Александр Фёдорович Миддендорф
Российский путешественник, географ, зоолог, ботаник и натуралист, академик, основоположник мерзлотоведения
(1815–1894)
Александр Фёдорович Миддендорф родился 6 (18) августа 1815 года в Санкт-Петербурге в семье остзейского немца, педагога и инспектора Санкт-Петербургской губернской гимназии Фёдора Ивановича Миддендорфа.
В 1835 году окончил медицинский факультет Дерптского университета, спустя два года получил степень доктора медицины. В течение двух лет занимался в университетах Берлина, Вены, Гейдельберга, специализируясь в области зоологии, этнографии, антропологии.
В 1840 году Миддендорф участвовал в Лапландской экспедиции К. М. Бэра, собирал материалы по орнитологии, малакологии и геологии Лапландии. В 1842 году Петербургская Академия наук по рекомендации К. М. Бэра поручила Миддендорфу организовать экспедицию в Северную и Восточную Сибирь. В период подготовки экспедиции Миддендорф составил карту Таймыра, используя работы С. И. Челюскина и X. П. Лаптева.
Во время экспедиции в Северную Сибирь и на Дальний Восток в 1842−1845 годах открыл плато Путорана, стал первым исследователем Северо-Сибирской низменности, Амурско-Зейской равнины, Станового хребта, нижней части бассейна Амура, южного побережья Охотского моря, Удско-Тугурского Приохотья, Шантарских островов. Отчёт Миддендорфа об экспедиции был для своего времени наиболее полным естественно-историческим описанием Сибири.
В числе научных достижений Александра Миддендорфа − первое этнографическое описание ряда сибирских народов и первая научная характеристика климата Сибири, определение южной границы распространения многолетней («вечной») мерзлоты, определение зональности растительности, формулировка так называемого «закона Миддендорфа», объясняющего причины извилистости северной границы лесов. В отчёте Миддендорфа приводится много экологических наблюдений над млекопитающими, даны монографические описания бурого медведя и лемминга.
В 1870 году, сопровождая великого князя Алексея Александровича Романова в путешествии по Белому морю и на Новую Землю, произвёл важные наблюдения относительно Гольфстрима к востоку от Нордкапа, открыл Нордкапское течение в Баренцевом море. [1]
В 1835 году окончил медицинский факультет Дерптского университета, спустя два года получил степень доктора медицины. В течение двух лет занимался в университетах Берлина, Вены, Гейдельберга, специализируясь в области зоологии, этнографии, антропологии.
В 1840 году Миддендорф участвовал в Лапландской экспедиции К. М. Бэра, собирал материалы по орнитологии, малакологии и геологии Лапландии. В 1842 году Петербургская Академия наук по рекомендации К. М. Бэра поручила Миддендорфу организовать экспедицию в Северную и Восточную Сибирь. В период подготовки экспедиции Миддендорф составил карту Таймыра, используя работы С. И. Челюскина и X. П. Лаптева.
Во время экспедиции в Северную Сибирь и на Дальний Восток в 1842−1845 годах открыл плато Путорана, стал первым исследователем Северо-Сибирской низменности, Амурско-Зейской равнины, Станового хребта, нижней части бассейна Амура, южного побережья Охотского моря, Удско-Тугурского Приохотья, Шантарских островов. Отчёт Миддендорфа об экспедиции был для своего времени наиболее полным естественно-историческим описанием Сибири.
В числе научных достижений Александра Миддендорфа − первое этнографическое описание ряда сибирских народов и первая научная характеристика климата Сибири, определение южной границы распространения многолетней («вечной») мерзлоты, определение зональности растительности, формулировка так называемого «закона Миддендорфа», объясняющего причины извилистости северной границы лесов. В отчёте Миддендорфа приводится много экологических наблюдений над млекопитающими, даны монографические описания бурого медведя и лемминга.
В 1870 году, сопровождая великого князя Алексея Александровича Романова в путешествии по Белому морю и на Новую Землю, произвёл важные наблюдения относительно Гольфстрима к востоку от Нордкапа, открыл Нордкапское течение в Баренцевом море. [1]
А.Ф. Миддендорф. Из книги Н.Г. Сухова, Э. Таммиксаар «Александр Фёдорович Миддендорф: К двухсотлетиюсо дня рождения» (2015)
Энциклопедия Арктики. «Сибирская фауна»
Издательская судьба этого сочинения сложилась не очень счастливо и, можно сказать, несправедливо. Оно ни разу не переиздавалось, ни до революции, ни в советское время, и только в 2004–2006 гг. в Петербурге вышло репринтное переиздание (тираж в книге не указан, но вряд ли был велик). Постараемся показать, что «Сибирская фауна» – это уникальный памятник российской науки, который до сих пор может быть востребован не только историками. В каком-то смысле это сочинение представляет собой первую подлинную энциклопедию арктических животных, чрезвычайно богатую разнообразным содержанием и тем более удивительную, что автором её был всего один человек.
Первые научные сведения о природе Сибири были получены в середине XVIII века, когда основанная Петром Великим Петербургская Академия наук организовала ряд грандиозных для того времени экспедиций по изучению азиатской части России. По своему масштабу, научным достижениям и разнообразию решённых задач эти экспедиции (называемые «академическими экспедициями») вполне сопоставимы со знаменитыми путешествиями эпохи великих географических открытий. Имена участвовавших в них натуралистов – Г.В. Стеллера, П.С. Палласа, И.Г. Гмелина, С.П. Крашенинникова, И.И. Лепёхина и многих других – до сих пор памятны и пользуются огромным уважением среди специалистов. Впервые учёному миру открылись неведомые земли – Камчатка, Даурия, Якутия, Аляска…
Но, как известно, «велика Россия» – даже эти самоотверженные исследователи не были в состоянии пройти и описать весь северо-восток огромного азиатского материка. Ещё в середине позапрошлого века белых пятен на карте Азиатской России было куда больше, чем известных земель. Животный и растительный мир был изучен крайне неравномерно. К примеру, практически не было никаких сведений о природе полуострова Таймыр. Да что там говорить, даже такое типично «сибирское» явление как вечная мерзлота ещё не было хорошо известно географам!
Именно в это время на сцену выходит молодой натуралист, дворянин, выпускник Дерптского университета, Александр Теодор (он же Александр Фёдорович) Миддендорф. Имея диплом врача, он больше интересовался не медициной, а естественными науками и мечтал о путешествиях в неизведанные земли.
Главным путешествием всей жизни А.Ф. Миддендорфа стала его поездка по северу и востоку Сибири, состоявшаяся в 1842–1845 гг. В невероятно трудных условиях, не раз на волосок от гибели, молодой натуралист сумел посетить целый ряд совершенно неизвестных тогда земель и получить первые сведения об их географии, климате, флоре, фауне, аборигенном населении. Он обследовал Таймыр и Якутию, побывал на Алтае и на Шантарских островах Охотского моря, видел Даурию и низовья Енисея. В Петербург он привёз не только богатейшие коллекции современных и вымерших животных, но также множество этнографических, лингвистических, ботанических и метеорологических материалов, на научную обработку которых ушло несколько десятилетий. Среди его географических открытий значатся хребет Бырранга на Таймыре, несколько островов Ледовитого океана, а также первое научное описание феномена многолетней («вечной») мерзлоты, после чего уже никто не сомневался в её реальности.
Первые научные сведения о природе Сибири были получены в середине XVIII века, когда основанная Петром Великим Петербургская Академия наук организовала ряд грандиозных для того времени экспедиций по изучению азиатской части России. По своему масштабу, научным достижениям и разнообразию решённых задач эти экспедиции (называемые «академическими экспедициями») вполне сопоставимы со знаменитыми путешествиями эпохи великих географических открытий. Имена участвовавших в них натуралистов – Г.В. Стеллера, П.С. Палласа, И.Г. Гмелина, С.П. Крашенинникова, И.И. Лепёхина и многих других – до сих пор памятны и пользуются огромным уважением среди специалистов. Впервые учёному миру открылись неведомые земли – Камчатка, Даурия, Якутия, Аляска…
Но, как известно, «велика Россия» – даже эти самоотверженные исследователи не были в состоянии пройти и описать весь северо-восток огромного азиатского материка. Ещё в середине позапрошлого века белых пятен на карте Азиатской России было куда больше, чем известных земель. Животный и растительный мир был изучен крайне неравномерно. К примеру, практически не было никаких сведений о природе полуострова Таймыр. Да что там говорить, даже такое типично «сибирское» явление как вечная мерзлота ещё не было хорошо известно географам!
Именно в это время на сцену выходит молодой натуралист, дворянин, выпускник Дерптского университета, Александр Теодор (он же Александр Фёдорович) Миддендорф. Имея диплом врача, он больше интересовался не медициной, а естественными науками и мечтал о путешествиях в неизведанные земли.
Главным путешествием всей жизни А.Ф. Миддендорфа стала его поездка по северу и востоку Сибири, состоявшаяся в 1842–1845 гг. В невероятно трудных условиях, не раз на волосок от гибели, молодой натуралист сумел посетить целый ряд совершенно неизвестных тогда земель и получить первые сведения об их географии, климате, флоре, фауне, аборигенном населении. Он обследовал Таймыр и Якутию, побывал на Алтае и на Шантарских островах Охотского моря, видел Даурию и низовья Енисея. В Петербург он привёз не только богатейшие коллекции современных и вымерших животных, но также множество этнографических, лингвистических, ботанических и метеорологических материалов, на научную обработку которых ушло несколько десятилетий. Среди его географических открытий значатся хребет Бырранга на Таймыре, несколько островов Ледовитого океана, а также первое научное описание феномена многолетней («вечной») мерзлоты, после чего уже никто не сомневался в её реальности.
Маршрут путешествия А.Ф. Миддендорфа по Сибири (из: Соколов, Шишкин, 2005)
Петербургская Академия наук, при содействии которой была организована поездка Миддендорфа, так оценила его труды:
«Итог результатов [путешествия]… делает его обширнейшей арктической экспедицией. Одна… научная добыча… так значительна, что, по убеждению Академии наук, ни одна из арктических экспедиций, снаряжённых Англиею и Россиею и стоивших нередко весьма значительных средств, не принесла столько пользы науке, как Миддендорфова».
В течение тридцати последующих лет сам Миддендорф и его учёные современники занимались обработкой собранных им материалов. По результатам этих работ свет увидели девять томов научных сочинений на немецком языке, общим объёмом 2802 печатных страницы! Среди этого богатства были описания новых видов животных и растений, минералогические, климатологические и орографические наблюдения, этнографические заметки и даже якутско-немецкий словарь. Лишь относительно небольшая часть немецкого оригинала была издана в переводе на русский (девять немецких томов были изданы в 1847–1875 гг., русское издание выходило в свет в 1860–1878 гг.).
«Сибирская фауна» вышла на русском языке двумя выпусками как часть многотомного сочинения, озаглавленного «Путешествие на север и восток Сибири». Первый том увидел свет в 1869 году, а второй – восемь лет спустя. Издателем выступила Императорская Петербургская Академия наук. Переводчиков на русский язык было, как минимум, двое: начал перевод академик П.С. Билярский, а продолжил (возможно, и закончил) В.Г. Тизенгаузен – он ещё не был тогда академиком, но позднее его избрали членом-корреспондентом Петербургской Академии наук.
«Итог результатов [путешествия]… делает его обширнейшей арктической экспедицией. Одна… научная добыча… так значительна, что, по убеждению Академии наук, ни одна из арктических экспедиций, снаряжённых Англиею и Россиею и стоивших нередко весьма значительных средств, не принесла столько пользы науке, как Миддендорфова».
В течение тридцати последующих лет сам Миддендорф и его учёные современники занимались обработкой собранных им материалов. По результатам этих работ свет увидели девять томов научных сочинений на немецком языке, общим объёмом 2802 печатных страницы! Среди этого богатства были описания новых видов животных и растений, минералогические, климатологические и орографические наблюдения, этнографические заметки и даже якутско-немецкий словарь. Лишь относительно небольшая часть немецкого оригинала была издана в переводе на русский (девять немецких томов были изданы в 1847–1875 гг., русское издание выходило в свет в 1860–1878 гг.).
«Сибирская фауна» вышла на русском языке двумя выпусками как часть многотомного сочинения, озаглавленного «Путешествие на север и восток Сибири». Первый том увидел свет в 1869 году, а второй – восемь лет спустя. Издателем выступила Императорская Петербургская Академия наук. Переводчиков на русский язык было, как минимум, двое: начал перевод академик П.С. Билярский, а продолжил (возможно, и закончил) В.Г. Тизенгаузен – он ещё не был тогда академиком, но позднее его избрали членом-корреспондентом Петербургской Академии наук.
Титульный лист издания, в котором опубликована «Сибирская фауна»
О чём же рассказывает нам книга под названием «Сибирская фауна»? Да практически обо всём, что было тогда известно о животных крайнего севера Азии (Миддендорф не только обработал собственные наблюдения, но и обобщил всю изданную до него литературу по этому предмету). Видовой состав наземных позвочных и некоторых беспозвоночных (например, моллюсков), миграции птиц и млекопитающих, образ жизни северного оленя и обского лемминга, домашний скот якутов, животные-паразиты, расселение грызунов вслед за человеком, нерест сигов и лососей, адаптации животных к низким температурам и недостатку пищи, истребление людьми отдельных видов зверей – всё это и очень многое другое находила в сочинении Миддендорфа образованная русская публика. Книга была хорошо иллюстрирована.
Череп северного оленя (рисунок из «Сибирской фауны»)
Рассказ был тем более ценен и интересен, что автор его сам посетил описываемые места, был очевидцем многих событий, о которых шла речь, и на собственном опыте мог убедиться, как величественна, сурова и часто безжалостна к человеку сибирская природа. Приведем здесь одно из мест «Сибирской фауны», посвящённое гнусу, – характернейшему компоненту тундровых и таёжных экосистем. Это описание и по сей день нельзя читать без содрогания (понимая, что в эпоху Миддендорфа никаких химических репеллентов ещё не было, и все имевшиеся средства защиты от комаров и слепней были очень примитивны):
«Бесчисленные, наполняющие воздух рои слепней, жалиц, а в особенности москитов всякого рода, принадлежат к числу мучений, о которых трудно составить себе ясное понятие, пока не побываешь на настоящей их родине. Кровожадные комары, взгромоздившись друг на друга слоя в три или в четыре, густыми массами покрывали наше тело, постоянно сондировали его своими жалами, отыскивали всякую дырочку, всякое слабое местечко одежды; они накалывали и татуировали на нашей коже те же самые фигуры, которые украшали нашу меховую одежду, пользуясь игольными проколами в швах и не пропуская ни одного отверстия; они неотступно лезли нам в рот, нос, глаза и уши. Нельзя ни глядеть, ни слышать, ни дышать. Убьёшь сразу целую тысячу, глядишь: вместо её нахлынут миллионы. Все научные наблюдения делались невозможными. Ночью комары забирались под одежду, под которую мы прятались. В лихорадочной тревоге нельзя было заснуть, и когда наконец усталость брала верх, то мы не рады были сну. С напухшими губами, нередко даже с совершенно запухшими глазами, с раздутым, как подушка, лицом мы просыпались для новых мучений. Сами комары, очевидно, употребляли самые отчаянные усилия: дело шло о том, чтобы в течение кратковременной их жизни хоть раз напиться досыта. Жажда, которая их мучит, едва ли не ужаснее наших страданий, а между тем мириады этих насекомых … очевидно должны умирать, не вкусив вожделенного напитка».
Обратите внимание не только на содержание этого текста, но и на его форму, т.е. стиль. Современного читателя, привыкшего к сухой и строгой манере написания научных книг и статей, такие красочные речевые обороты могут удивить. Что перед нами – серьёзный учёный труд или беллетризованное описание путешествия? Ни то, ни другое. Дело в том, что в середине XIX века грань между научной и научно-популярной литературой ещё не была полностью оформлена. Многие путешественники в своих отчётах сочетали точность и конкретность научной информации с доступностью и живостью изложения, что делало их сочинения интересными не только узким специалистам. Так написаны «Дневник путешествия на корабле “Бигль”» Чарлза Дарвина, «Монголия и страна тангутов» Н.М. Пржевальского; даже известные многим почти беллетристические произведения В.К. Арсеньева («Дерзу Узала» и др.) содержат порой целые абзацы, занятые перечислением латинских названий найденных растений. Сейчас так уже не пишут… Вот почему «Сибирская фауна» – это памятник не только научно-исторический, но и литературно-исторический. Художественную одарённость автора вполне понимали его современники. На особом заседании Санкт-Петербургского минералогического общества 8 февраля 1894 года, посвящённом памяти А.Ф. Миддендорфа, об этом вспоминали так:
«кроме… высокого научного интереса, сквозь всё его путешествие по Сибири проходит одна непрерывная нить высокой душевной доброты. Достаточно вспомнить его увлекательный рассказ о том, как таёжный сибиряк с одним только топором в руках справляется с суровою природой своей родины. Его художественное чутьё нашло себе исход в картинах девственной сибирской природы; его описание сибирского неба представляет истинно поэтическую жемчужину».
Миддендорф, впрочем, не только живописал ужасы комариных атак, но и со скрупулёзностью естествоиспытателя отмечал, где и почему кровососущие насекомые наиболее распространены. По его наблюдениям, массовые нападения гнуса наблюдаются в Сибири далеко к северу, по меньшей мере до 71 градуса северной широты. Зато на берегах Таймырского озера (74° с.ш.) рои комаров встречаются редко и, по-видимому, занесены туда с юга. Верный своему стилю, Миддендорф отмечает, что на этой широте самим комарам «должно быть, становилось страшно, потому что они потеряли охоту жалить». Только в безветренные дни эти комары «настолько мирились с своей судьбой, что опять принимались за свои кровожадные привычки, но уже без особого усердия». На Таймыре гнус полностью исчезает или при холодной погоде, или высоко в горах, или же на морском побережье, где постоянно дует сильный ветер.
Это всего лишь деталь, одна небольшая частность, относящаяся к сибирским животным, из множества, представленных в книге. А вот ещё один фрагмент (только один, хотя текст Миддендорфа хочется цитировать целыми страницами), описывающий его наблюдения над морскими хищниками косатками:
«Подобно волкам, они сходятся большими стаями и сообща охотятся за своею добычею. Едва только… они успели показаться в открытом море, как не только тюленями, но и китами видимо овладело беспокойство. Последние со страшною быстротою носились то туда, то сюда; некоторые громко стонали, всем телом своим выдавались из воды, изо всех сил ударяли хвостами по морю и затем снова погружались в свою стихию, которая с громким гулом смыкалась над ними. Наконец, семь встревоженных колоссов стали искать убежища около самого берега, покрытого утёсами. Они доходили до нас шагов на 50, и один из них засел между скалистыми отмелями, но благодаря исполинским усилиям своим успел опять высвободиться. Таким образом, мы лишились зрелища, трагический конец которого мне нередко приходилось видеть на всех северных берегах».
«Бесчисленные, наполняющие воздух рои слепней, жалиц, а в особенности москитов всякого рода, принадлежат к числу мучений, о которых трудно составить себе ясное понятие, пока не побываешь на настоящей их родине. Кровожадные комары, взгромоздившись друг на друга слоя в три или в четыре, густыми массами покрывали наше тело, постоянно сондировали его своими жалами, отыскивали всякую дырочку, всякое слабое местечко одежды; они накалывали и татуировали на нашей коже те же самые фигуры, которые украшали нашу меховую одежду, пользуясь игольными проколами в швах и не пропуская ни одного отверстия; они неотступно лезли нам в рот, нос, глаза и уши. Нельзя ни глядеть, ни слышать, ни дышать. Убьёшь сразу целую тысячу, глядишь: вместо её нахлынут миллионы. Все научные наблюдения делались невозможными. Ночью комары забирались под одежду, под которую мы прятались. В лихорадочной тревоге нельзя было заснуть, и когда наконец усталость брала верх, то мы не рады были сну. С напухшими губами, нередко даже с совершенно запухшими глазами, с раздутым, как подушка, лицом мы просыпались для новых мучений. Сами комары, очевидно, употребляли самые отчаянные усилия: дело шло о том, чтобы в течение кратковременной их жизни хоть раз напиться досыта. Жажда, которая их мучит, едва ли не ужаснее наших страданий, а между тем мириады этих насекомых … очевидно должны умирать, не вкусив вожделенного напитка».
Обратите внимание не только на содержание этого текста, но и на его форму, т.е. стиль. Современного читателя, привыкшего к сухой и строгой манере написания научных книг и статей, такие красочные речевые обороты могут удивить. Что перед нами – серьёзный учёный труд или беллетризованное описание путешествия? Ни то, ни другое. Дело в том, что в середине XIX века грань между научной и научно-популярной литературой ещё не была полностью оформлена. Многие путешественники в своих отчётах сочетали точность и конкретность научной информации с доступностью и живостью изложения, что делало их сочинения интересными не только узким специалистам. Так написаны «Дневник путешествия на корабле “Бигль”» Чарлза Дарвина, «Монголия и страна тангутов» Н.М. Пржевальского; даже известные многим почти беллетристические произведения В.К. Арсеньева («Дерзу Узала» и др.) содержат порой целые абзацы, занятые перечислением латинских названий найденных растений. Сейчас так уже не пишут… Вот почему «Сибирская фауна» – это памятник не только научно-исторический, но и литературно-исторический. Художественную одарённость автора вполне понимали его современники. На особом заседании Санкт-Петербургского минералогического общества 8 февраля 1894 года, посвящённом памяти А.Ф. Миддендорфа, об этом вспоминали так:
«кроме… высокого научного интереса, сквозь всё его путешествие по Сибири проходит одна непрерывная нить высокой душевной доброты. Достаточно вспомнить его увлекательный рассказ о том, как таёжный сибиряк с одним только топором в руках справляется с суровою природой своей родины. Его художественное чутьё нашло себе исход в картинах девственной сибирской природы; его описание сибирского неба представляет истинно поэтическую жемчужину».
Миддендорф, впрочем, не только живописал ужасы комариных атак, но и со скрупулёзностью естествоиспытателя отмечал, где и почему кровососущие насекомые наиболее распространены. По его наблюдениям, массовые нападения гнуса наблюдаются в Сибири далеко к северу, по меньшей мере до 71 градуса северной широты. Зато на берегах Таймырского озера (74° с.ш.) рои комаров встречаются редко и, по-видимому, занесены туда с юга. Верный своему стилю, Миддендорф отмечает, что на этой широте самим комарам «должно быть, становилось страшно, потому что они потеряли охоту жалить». Только в безветренные дни эти комары «настолько мирились с своей судьбой, что опять принимались за свои кровожадные привычки, но уже без особого усердия». На Таймыре гнус полностью исчезает или при холодной погоде, или высоко в горах, или же на морском побережье, где постоянно дует сильный ветер.
Это всего лишь деталь, одна небольшая частность, относящаяся к сибирским животным, из множества, представленных в книге. А вот ещё один фрагмент (только один, хотя текст Миддендорфа хочется цитировать целыми страницами), описывающий его наблюдения над морскими хищниками косатками:
«Подобно волкам, они сходятся большими стаями и сообща охотятся за своею добычею. Едва только… они успели показаться в открытом море, как не только тюленями, но и китами видимо овладело беспокойство. Последние со страшною быстротою носились то туда, то сюда; некоторые громко стонали, всем телом своим выдавались из воды, изо всех сил ударяли хвостами по морю и затем снова погружались в свою стихию, которая с громким гулом смыкалась над ними. Наконец, семь встревоженных колоссов стали искать убежища около самого берега, покрытого утёсами. Они доходили до нас шагов на 50, и один из них засел между скалистыми отмелями, но благодаря исполинским усилиям своим успел опять высвободиться. Таким образом, мы лишились зрелища, трагический конец которого мне нередко приходилось видеть на всех северных берегах».
Сейчас, в эпоху телевидения и документальных фильмов, это описание может не сильно поразить нас, ведь косатки – популярные герои передач о животных, и мы часто видим их на экранах. Но не так было в эпоху Миддендорфа, когда широкая публика смотрела на далёкие земли глазами немногочисленных путешественников, отважившихся проникнуть в незнаемый мир и поделившихся своими впечатлениями посредством печатного слова.
Зоолог, ботаник и историк найдут в книге Миддендорфа описание крайнего севера Сибири, каким он был полтора века назад, то есть в практически первобытном его виде, с девственными лесами, многочисленными животными и редким, рассеянным по бескрайним пространствам, аборигенным населением. Да-да, наш автор рассматривает и коренных жителей севера Азии как часть «сибирской фауны» и даёт их морфологическое описание, снабжённое многочисленными иллюстрациями. Это вполне оправданно, ведь традиционная жизнь народов Сибири была неразрывно связана с жизнью фауны и флоры; аборигены севера вели такую же напряжённую и бескомпромиссную борьбу за существование, как и звери, на которых они охотились. Говоря экологическим языком, коренные племена Сибири были «встроены» в естественный биоценоз, играли в нём роль хищника высшего порядка, но и сами целиком зависели от благополучия своих жертв.
Тысячи невидимых нитей связывали сибирского аборигена с окружающим его животным миром. Если вернуться к разговору о паразитических насекомых, то вот ещё один замечательный отрывок из «Сибирской фауны»:
«…В настоящее время в сибирских лесах можно встретить кочующего дикаря, который под открытым небом, несмотря на замерзание ртути, раздевается догола, чтобы у разведённого костра подвергнуть жару и собственную кожу, и в особенности своё исподнее платье. В палатках, кибитках (и чумах) подобная операция совершается каждый вечер перед спаньем, и хотя вы тотчас же услышите трескотню в роде перестрельной пальбы, как только Самоед нагнёт голову над выдающимся огоньком и станет расчёсывать пальцами волосы или, вывернув платье наизнанку, вытряхнет его над огнём; хотя несколько человек разом бросаются на ту же одежду и в самое короткое время отыскивают в ней и убивают сотни дерзких насекомых – всё-таки нельзя заметить уменьшения их».
По словам Миддендорфа, сибирские туземцы самоеды (сборное название, под которым в XIX в. понимались ненцы, эвенки, селькупы и родственные им племена) выработали даже особое «натурфилософское» учение о вшах: подобно тому, как у всех зверей и птиц есть свои паразиты, так и у человека должны быть свои «неразлучные спутники», лишившись которых, он умирает. Туземцы никак не могли поверить словам Миддендорфа о том, что в цивилизованных условиях у людей не бывает «таких зверьков».
Зоолог, ботаник и историк найдут в книге Миддендорфа описание крайнего севера Сибири, каким он был полтора века назад, то есть в практически первобытном его виде, с девственными лесами, многочисленными животными и редким, рассеянным по бескрайним пространствам, аборигенным населением. Да-да, наш автор рассматривает и коренных жителей севера Азии как часть «сибирской фауны» и даёт их морфологическое описание, снабжённое многочисленными иллюстрациями. Это вполне оправданно, ведь традиционная жизнь народов Сибири была неразрывно связана с жизнью фауны и флоры; аборигены севера вели такую же напряжённую и бескомпромиссную борьбу за существование, как и звери, на которых они охотились. Говоря экологическим языком, коренные племена Сибири были «встроены» в естественный биоценоз, играли в нём роль хищника высшего порядка, но и сами целиком зависели от благополучия своих жертв.
Тысячи невидимых нитей связывали сибирского аборигена с окружающим его животным миром. Если вернуться к разговору о паразитических насекомых, то вот ещё один замечательный отрывок из «Сибирской фауны»:
«…В настоящее время в сибирских лесах можно встретить кочующего дикаря, который под открытым небом, несмотря на замерзание ртути, раздевается догола, чтобы у разведённого костра подвергнуть жару и собственную кожу, и в особенности своё исподнее платье. В палатках, кибитках (и чумах) подобная операция совершается каждый вечер перед спаньем, и хотя вы тотчас же услышите трескотню в роде перестрельной пальбы, как только Самоед нагнёт голову над выдающимся огоньком и станет расчёсывать пальцами волосы или, вывернув платье наизнанку, вытряхнет его над огнём; хотя несколько человек разом бросаются на ту же одежду и в самое короткое время отыскивают в ней и убивают сотни дерзких насекомых – всё-таки нельзя заметить уменьшения их».
По словам Миддендорфа, сибирские туземцы самоеды (сборное название, под которым в XIX в. понимались ненцы, эвенки, селькупы и родственные им племена) выработали даже особое «натурфилософское» учение о вшах: подобно тому, как у всех зверей и птиц есть свои паразиты, так и у человека должны быть свои «неразлучные спутники», лишившись которых, он умирает. Туземцы никак не могли поверить словам Миддендорфа о том, что в цивилизованных условиях у людей не бывает «таких зверьков».
«Самоеды канинские» – Ныйдзяко, Паркулев и Гаврила (рисунок из книги Миддендорфа)
Современные зоологи оценивают научные результаты, полученные Миддендорфом, очень высоко. Например, его считают едва ли не первым отечественным зоологом, поставившим проблему охраны диких животных от истребления (Соколов, Шишкин, 2005). С фактами на руках он описывает историю уничтожения целых видов (таких, как морская корова) и констатирует, что «различные законы об охранении животных принадлежат к числу величайших благодеяний».
Во многих отношениях Миддендорф был первопроходцем, полученные им сведения о фауне севера Сибири стали фундаментом всех последующих работ в этой области. Но, несмотря на это, сегодня книга «Сибирская фауна» известна в основном лишь узким специалистам, что совершенно не соответствует её истинному значению в истории отечественной науки и её литературным достоинствам. Да и сам А.Ф. Миддендорф как первооткрыватель и путешественник не получил широкой известности, какой он объективно заслуживает. В своё время А.П. Чехов писал:
«Один Пржевальский или один Стенли стоят десятка учебных заведений и сотни хороших книг. Их идейность, благородное честолюбие, имеющее в основе честь родины и науки, их упорство, никакими лишениями, опасностями и искушениями личного счастья непобедимое стремление к раз намеченной цели, богатство их знаний и трудолюбие, привычка к зною, к голоду, к тоске по родине, к изнурительным лихорадкам, их фанатическая вера в христианскую цивилизацию и в науку делают их в глазах народа подвижниками, олицетворяющими высшую нравственную силу… Недаром Пржевальского, Миклуху-Маклая и Ливингстона знает каждый школьник и недаром по тем путям, где проходили они, народы составляют о них легенды».
Почему же все знают и помнят Пржевальского и Миклухо-Маклая, но не Миддендорфа, вклад которого в географию, зоологию и этнографию, а также масштаб его путешествий ничуть не менее значимы? Виной ли тому немецкое происхождение, подозрительное в глазах многих рьяных «патриотов» (так было в России царской, в России советской, да и в наши дни тоже)? Или же его малоизвестность связана с тем, что он довольно рано покинул Академию наук и вторую половину жизни провёл в собственном эстонском поместье? А может, в глазах потомков и популяризаторов его странствия по крайнему северу Сибири выглядят менее привлекательными в сравнении с приключениями Пржевальского в Центральной Азии или Миклухо-Маклая среди папуасов? Ответ я дать не берусь.
Но совершенно точно одно: «Сибирскую фауну» пора извлечь из незаслуженного полузабвения. Это сочинение давно нуждается в новом издании, но уже не репринтном, а академическом, с комментариями современных специалистов и большой статьёй о том значении, какое «Сибирская фауна» имеет в истории российского естествознания. Правда, для осуществления такого проекта понадобится участие целого коллектива учёных разных специальностей, небольшой научно-исследовательский институт.
Вспоминаются слова Л.А. Ячевского, сказанные на упомянутом выше заседании Минералогического общества:
«На Таймыре, под снегом, Миддендорф, совершенно одинокий, перенёс тиф, теплотою собственного тела отогревал замёрзший труп кабарги и оттуда же вывез зачатки неизлечимой болезни. Ценою жестоких страданий… заплатил Миддендорф за свою любовь к науке, за ту славу, которая окружает и будет вечно окружать его имя, за право, чтобы это имя будущий историк сибирской физиографии поставил в ряду с именами Гмелина и Палласа».
Во многих отношениях Миддендорф был первопроходцем, полученные им сведения о фауне севера Сибири стали фундаментом всех последующих работ в этой области. Но, несмотря на это, сегодня книга «Сибирская фауна» известна в основном лишь узким специалистам, что совершенно не соответствует её истинному значению в истории отечественной науки и её литературным достоинствам. Да и сам А.Ф. Миддендорф как первооткрыватель и путешественник не получил широкой известности, какой он объективно заслуживает. В своё время А.П. Чехов писал:
«Один Пржевальский или один Стенли стоят десятка учебных заведений и сотни хороших книг. Их идейность, благородное честолюбие, имеющее в основе честь родины и науки, их упорство, никакими лишениями, опасностями и искушениями личного счастья непобедимое стремление к раз намеченной цели, богатство их знаний и трудолюбие, привычка к зною, к голоду, к тоске по родине, к изнурительным лихорадкам, их фанатическая вера в христианскую цивилизацию и в науку делают их в глазах народа подвижниками, олицетворяющими высшую нравственную силу… Недаром Пржевальского, Миклуху-Маклая и Ливингстона знает каждый школьник и недаром по тем путям, где проходили они, народы составляют о них легенды».
Почему же все знают и помнят Пржевальского и Миклухо-Маклая, но не Миддендорфа, вклад которого в географию, зоологию и этнографию, а также масштаб его путешествий ничуть не менее значимы? Виной ли тому немецкое происхождение, подозрительное в глазах многих рьяных «патриотов» (так было в России царской, в России советской, да и в наши дни тоже)? Или же его малоизвестность связана с тем, что он довольно рано покинул Академию наук и вторую половину жизни провёл в собственном эстонском поместье? А может, в глазах потомков и популяризаторов его странствия по крайнему северу Сибири выглядят менее привлекательными в сравнении с приключениями Пржевальского в Центральной Азии или Миклухо-Маклая среди папуасов? Ответ я дать не берусь.
Но совершенно точно одно: «Сибирскую фауну» пора извлечь из незаслуженного полузабвения. Это сочинение давно нуждается в новом издании, но уже не репринтном, а академическом, с комментариями современных специалистов и большой статьёй о том значении, какое «Сибирская фауна» имеет в истории российского естествознания. Правда, для осуществления такого проекта понадобится участие целого коллектива учёных разных специальностей, небольшой научно-исследовательский институт.
Вспоминаются слова Л.А. Ячевского, сказанные на упомянутом выше заседании Минералогического общества:
«На Таймыре, под снегом, Миддендорф, совершенно одинокий, перенёс тиф, теплотою собственного тела отогревал замёрзший труп кабарги и оттуда же вывез зачатки неизлечимой болезни. Ценою жестоких страданий… заплатил Миддендорф за свою любовь к науке, за ту славу, которая окружает и будет вечно окружать его имя, за право, чтобы это имя будущий историк сибирской физиографии поставил в ряду с именами Гмелина и Палласа».
Память
Александр Фёдорович Миддендорф награжден орденами Святого Владимира 2-й, 3-й и 4-й степени, Святой Анны 1-й и 2-й степени, Святого Станислава 1-й степени, Константиновской медалью ИРГО, золотой медалью К. М. Бэра. В 1861 и 1872 годах ему объявлялось Высочайшее благоволение; в 1868 году Александр II пожаловал ему бриллиантовый перстень со своим вензелем.
В честь Александра Фёдоровича названы мыс к юго-востоку от бухты Ледяная Гавань на Северном острове Новой Земли (Р. К. Маак; 1870), ледник на острове Рудольфа в архипелаге Земля Франца-Иосифа (Ю. Пайер; 1874), мыс на Таймырском полуострове (Норденшельд; 1878), залив в Карском море на берегу Харитона Лаптева (Э. В. Толль; 1900). Также в честь Миддендорфа названо 16 животных и 12 растений. [2]
В Музее землеведения МГУ (на 24 этаже Главного здания) установлен бюст А. Ф. Миддендорфа.
В честь Александра Фёдоровича названы мыс к юго-востоку от бухты Ледяная Гавань на Северном острове Новой Земли (Р. К. Маак; 1870), ледник на острове Рудольфа в архипелаге Земля Франца-Иосифа (Ю. Пайер; 1874), мыс на Таймырском полуострове (Норденшельд; 1878), залив в Карском море на берегу Харитона Лаптева (Э. В. Толль; 1900). Также в честь Миддендорфа названо 16 животных и 12 растений. [2]
В Музее землеведения МГУ (на 24 этаже Главного здания) установлен бюст А. Ф. Миддендорфа.
Автор: Винарский Максим Викторович, д.б.н., профессор, зав. Лабораторией макроэкологии и биогеографии беспозвоночных СПбГУ и главный научный сотрудник Санкт-Петербургского филиала Института истории естествознания и техники РАН
Список использованной литературы:
[1] Википедия
[2] Электронная краеведческая библиотека Русский Север
- Миддендорф А.Ф. Путешествие на север и восток Сибири. Часть II. Север и восток Сибири в естественно-историческом отношении. Отдел V. Сибирская фауна. СПб: Императорская Академия наук, 1869. 310 с. http://ashipunov.me/shipunov/school/books/middendorf_putesh_na_sev_i_vostok_sib_2_2006.djvu
- Сухова Н.Г., Таммиксаар Э. Александр Федорович Миддендорф, 1815–1894. М.: Наука, 2015. 380 с.
- http://ashipunov.me/shipunov/school/books/sukhova2015_aleksandr_fedorovich_middendorf.pdf
- Соколов В.Е., Шишкин В.С. Развитие отечественной териологии в XIX веке. М.: Наука, 2005. 324 с. http://ashipunov.me/shipunov/school/books/sokolov2005_istorija_teriologii_v_rossii.djvu
- Леонов Н.И. Александр Федорович Миддендорф. М.: Наука, 1967. 152 с.
[1] Википедия
[2] Электронная краеведческая библиотека Русский Север