Главные занятия корельских волостей, по наблюдению губернатора, – земледелие, вырубка, вывозка и сплав леса для лесопильных заводов, ловля рыбы, извоз, лесная охота, а из отхожих промыслов – разносная торговля в Финляндии и отчасти ловля сельди в Кандалакшском заливе. Однако суровые климатические условия не обеспечивают труд земледельца: весенние холода задерживают посевы и рост их, а ранние заморозки в начале августа нередко уничтожают урожай. При самых благоприятных условиях население собирает хлеба на 3-4 месяца вперёд, остальное же время вынуждено питаться покупным хлебом, а в неурожайные годы – почти круглый год. Между прочим, хлеб без всякой примеси составляет достояние только у зажиточных, большинство же примешивают кору и солому.
Из
зерновых хлебов в Кореле (на Корельском берегу) сеются рожь и ячмень. Из овощей тут растут картофель и репа. За отсутствием достаточного количества удобрений корелы почти не пользуются дарованным Архангельской губернии правом расчистки земель на сорокалетнем праве пользования, тем более что вблизи поселений, по большей части, нет удобных мест для расчисток, а сами последние разбросаны клочками на далёком пространстве.
Чай и кофе в Кореле пьют только зажиточные. Водку здесь совсем не употребляют. Губернатор с удовлетворением отмечает, что
«во всей Кореле нет ни одного кабака».
Что касается рыболовства, то оно приносит небольшой доход, так как вылавливаемая рыба большей частью идёт для местного потребления, и только небольшая часть её продаётся скупщикам.
Промыслом сёмги, сельди и белух занимаются только те корелы, которые проживают в приморских волостях – Керетской и Поньгамской. Вылавливаемая сельдь сбывается в
солёном виде в Архангельск, в бочонках до 30 фунтов весом.
Лесная охота, с изданием закона 1892 года, запрещающего ловлю птиц петлями и силками, почти вовсе прекратилась, так как корелы не имеют хороших ружей и довольствуются кремневыми винтовками. Энгельгардт отмечает, что корелы в основном охотятся на белку, редко лисицу, а охота на медведя составляет случайность.
Корельская торговля с Финляндией, по словам губернатора, последнее время в упадке: во-первых, финны сами открыли лавки почти в каждом приходе. Во-вторых, «разносная» торговля в Финляндии ныне запрещена. Впрочем, корелы продолжают торговать контрабандно, причём нередко попадаются и товар их подвергается конфискации.
В своих записках Энгельгардт коснулся и бытовых условий жизни корел:
«Особенность корельских домов та, что они построены глаголем. Войдя через ворота в сени, вы подымаетесь вверх по лестнице. Налево, большей частью, дверь в чистую избу, направо – сени вроде коридора, отделяющие избу от повети. В нижнем этаже помещение для скота и хлева для овец. Внутренне устройство и убранство избы незатейливое. Русская печь вылеплена из глины, потому что нигде в Кореле не выделывают кирпича, а основание её сделано из булыжного камня. В противоположном углу – образа, старые и без особых украшений; встречаются также и медные складни. Вокруг стен – лавки, к печи приделана обшитая деревом лежанка, на которой спят. В более богатых избах большей частью есть кровати, а иногда и несколько стульев; в углу – шкафик для посуды. Домашней утварью кореляки очень бедны. Во многих домах кроме котелка, висящего на очаге, несколько ложек и ушата, почти не найдётся другой утвари; глиняной посуды мало, так как она не выделывается в Кореле, а привозится из Архангельска. За неимением кринок, молоко ставится в печь даже в берестяных коробках. Самовар и посуда к нему, а также ножи и вилки есть только у зажиточных».Энгельгард отмечает, что корелы, живущие ближе к русскому населению, знают русский язык, но между собой говорят по-корельски. Однако из тех корел, что живут ближе к Финляндии, мало кто из мужчин говорит по-русски; большинство же совсем не знает русского языка.
По мнению Энгельгардта, поморы, населяющие берега Белого моря, представляют корелам совершенную противоположность. Условия жизни, близость моря, постоянные опасности на морских промыслах выработали из поморов
отважных моряков и смелых промышленников. Последние не останавливаются перед далёкими опасными плаваниями по океану, пускаются на своих карбасах за морским промыслом на Мурман и к Шпицбергену, а то с торговыми целями – в Норвегию, Англию и Санкт-Петербург.
«Помор никогда не задумается пуститься за добычею в самое рискованное плавание, в совершенно неизвестные ему места, - свидетельствует Энгельгардт. – Его не страшат ни трудности пути, ни лишения, ни бури, ни холода – море и льды – его родная стихия».Как пример он приводит случай одного такого опасного путешествия:
«Как-то в Архангельске запасалась разным снаряжением экспедиция Джексона, отправлявшегося к северному полюсу на пароходе «Виндворт» - годом позже после Нансена. Экспедиция заготовила несколько небольших домиков для склада провианта и для приюта по пути. Эти домики требовалось разобрать, а затем сложить на местах, для чего Джексон нанял двух архангельских крестьян. Приходят они ко мне и просят о выдаче двух заграничных паспортов. «Куда же вы собираетесь ехать?». – «Едем на полюс, да волостной не даёт паспорта, говорит, что полюс за границею, требуется паспорт от губернатора». – «Ну, положим, полюс не заграницею: он настолько же за границею, насколько и в пределах Архангельской губернии, и паспорта вам туда не нужно; но я всё-таки не советовал бы вам туда ехать: до полюса вы не доберетесь, а скорее всего, погибнете во льдах. Искание полюса граничит с безумием, и ваши англичане такие же безумцы, как и другие подобные им искатели полюса» (в то время о результатах экспедиции Нансена ещё ничего не было известно). – «Нет, чего без ума, - степенно отвечал один из крестьян, - [англичане] народ обстоятельный: всё резонно делают, запасу имеют всего вдоволь, да и деньги платят нам хорошие: 50 рублей в месяц на их харчах. Что же они зря деньги тратить будут?!». Мои убеждения, так и не подействовали, - пишет Энгельгардт, - и, несмотря на уверения, что для поездки на полюс им паспортов не нужно, так как там нет начальства, нет урядников и потому никто от них и не потребует их, - они, удивляясь больше всего тому, что какая же это сторона, где нет урядников, продолжали настаивать на выдаче паспортов:
«Всё, мол, вернее, как паспорт-то при себе». Я им дал свидетельства на беспрепятственный проезд к полюсу, и они, не задумываясь более, отправились вместе с экспедицией. Спустя год один из них пришёл ко мне и заявил, что они оба благополучно вернулись домой; пароход «Виндворт», оставив Джексона и часть экипажа на Земле Франца-Иосифа, пошёл за новым запасом провизии в Норвегию и привёз в Вардэ наших крестьян.
«Ну что, - спрашиваю я, - хороша страна, где вы были?» - «Нет, добра мало. Не знаю, чего они там ищут, - зверя и того нет. Ну, да мы своё дело сделали, дома им поставили и расчёт сполна получили».
Энгельгардт привёл ещё один характерный пример упорства поморов:
«Года три назад два промышленника Печорского уезда, Яков Запасов и Василий Кирилов, и с ними два самоеда отправились на промысел морского зверя к острову Вайгачу. В погоне за зверем их лодку отнесло течением через Карские ворота к Новой Земле и затёрло там льдами. Терпя всевозможные лишения, они три года странствовали вдоль берегов Новой Земли и добрались наконец до становища Кармакул, откуда их доставил в 1896 году пароход Архангельско-Мурманского пароходства «Ломоносов». Однако, несмотря на все невзгоды, они не бросили более ценной добычи – шкуры белых медведей – и выручили за неё в Архангельске довольно большую сумму. Это их так сблизило, что забыв всё пережитое, они настоятельно просили меня разрешить им навсегда поселиться на Новой Земле».… Но вернёмся к «телеграфной» экспедиции.
14 июля пароход «Чиж» вышел из Кеми и поплыл вдоль берега Кандалакшского залива, заходя в попутные селения: Гридино, Кереть, Черноречье, Ковду, Княже-губу и проч., с целью по возможности ознакомиться с местностью, где должна была пройти телеграфная линия (от Кеми до Кандалакши, 350 верст). Эта задача в значительной мере, облегчалась тем, что в 1894 году между этими пунктами были произведены инженером Журданом изыскания
для проектирования на Север железной дороги. По мнению специалиста, железная дорога должна быть направлена вдоль морского берега, захватывая почти все населённые пункты, с обходом всех озёр и болот, что вполне соответствовало тем условиям, которые необходимы для постройки телеграфной линии. Экспедиция Энгельгардта с удовлетворением отметила, что Журдан, помимо прорубленной просеки, поставил на её протяжении пикеты (избы), сделал отметки высот и проч.
Для окончательного определения телеграфной линии оставалось пройти всю просеку и проверить, насколько она захватывает все населённые пункты. Для выполнения этих работ были назначены инженер Новицкий и местный урядник. Последний отлично знал местность – он сопровождал Журдана во время работ прошлым летом.
Энгельгардт пишет, что все работы, которые не требуют особых технических знаний, но для которых требуется значительное число рабочих рук, как, например, вырубка просеки, очистка пути, заготовление и развозка телеграфных столбов, устройство мостков по топким местам, - всё это было поручено чиновникам по крестьянским делам. (Последние были хорошо знакомы с местными условиями, в том числе они знали, когда население свободно и не занято промыслами).
В тот же день 14 июля «Чиж» подошел к Керети, которпя представляла собой довольно крупный административный центр. Кроме волостного правления здесь имели местопребывания мировой судья, становой пристав, сельский врач, лесничий и таможенный чиновник. Энгельгардт отметил, что через Кереть вывозится значительное количество сельдей. Так, за время стоянки «Чижа», на пароход было загружено около 1000 бочонков сельдей.
«Когда мы подъезжали к селу, - пишет губернатор, - был чудный, чисто летний день; всё население в праздничных нарядах толпилось по берегу. Местные власти в карбасах подплыли к пароходу. Посетив церковь, школу и волостное правление, я отправился для осмотра железнодорожной просеки, верст на шесть по реке Керети. В это время по реке сплавляли лес для лесопильного завода Савина; звонко раздавались по воде песни сплавщиков, причём особенно выделялся один голос, высокий баритон…»Энгельгардт замечает, что в Керети ловится довольно много жемчуга – впрочем, невысокого качества; на пароход местными промышленниками были привезены жемчужины для продажи и только что выловленные раковины со вросшими в них жемчужинами. Многие из членов экспедиции приобрели эти
беломорские жемчужины на память.
Вечером «Чиж» вышел в море. Командир парохода Лоушкин, местный уроженец и опытный моряк, большой охотник поболтать, развлекал членов экспедиции рассказами о различных происшествиях – в том числе и о том, как он «своими боками», т.е. боками парохода пересчитал все подводные камни залива…
На следующее утро «Чиж» вошёл в Ковду, где стоял ряд иностранных судов, расцветившихся флагами по случаю прибытия архангельского губернатора. По словам Энгельгардта, пустынная несколько лет назад местность оживилась благодаря выстроенному лесопильному заводу.
Вечером того же дня пароход направился в Кандалакшу, где экспедиция должна была покинуть «Чижа» и продолжать путь через Кольский полуостров – частью пешком, частью на лодках.
Кандалакша показалась губернатору одним из красивейших уголков Белого моря, где всё дышит величественным, ничем не нарушаемым спокойствием. Однако когда-то здесь бурлила жизнь: это случилось на весьма короткое время… В 1733 году трое жителей Архангельска объявили, что добыли здесь чистого серебра 35 фунтов. Открытое близ Кандалакши (на Медвежьем острове) серебро было поднесено императрице Анне Иоанновне. Монархиня именным указом повелела послать в Кандалакшу двух чиновников для осмотра приисков. Увы, разработки «беломорского» серебра велись недолго: в 1736 году все рудные промыслы в Лапландии были отданы Бироном во владение главе горного управления России, саксонскому барону Шенбергу. Последний с воцарением Елизаветы Петровны впал в немилость, имения у него были отобраны, а горное дело на Севере заглохло и более не возобновлялось…