Жизнь и творчество Виктора Петровича Астафьева в основном связаны с Красноярским краем.

Он родился в 1 мая 1924 года в селе Овсянка недалеко от Красноярска, там же прошли ранние детские годы, и сюда, в Овсянку, писатель вернулся после войны и жизни на Урале. На родине написаны многие произведения, снискавшие ему известность и признание читателей. Здесь же, в 2001 году, закончился земной путь писателя.

Географию жизни Астафьева отчасти можно проследить по тому, в каких городах и когда ему было присвоено звание почетного гражданина, — и первым в этом списке стала Игарка. Именно этот заполярный город в Туруханском крае стал для восьмилетнего Виктора Астафьева второй родиной.

Здесь, перефразируя название его повести, он обрел «стержневой корень» своего предназначения, нашел, возможно, самых главных учителей в своей жизни, во многом давших направление его таланту. Сам Астафьев, отвечая на вопрос, как он стал писателем и «что повлияло на такой поворот его судьбы», одной из причин назвал «драматические события в детстве», и связаны они именно с жизнью в Игарке с 1935 по 1941 годы.

В 1931 году род Астафьевых попал в жернова раскулачивания, точнее говоря, стал жертвой кампании по искоренению середняка — самой продуктивной части крестьянского населения. Поводом обвинения в создании контрреволюционной организации стала остановка мельницы деда Виктора, которую он построил своими руками. Рядовая поломка механизма привела к аресту всех взрослых мужчин Астафьевых, включая отца будущего писателя. В течение года остальные члены большой семьи, от прадеда до новорожденного ребенка, были высланы в заполярную Игарку. В том же году в результате несчастного случая Виктор потерял мать.

Сироту взяли на воспитание дед и бабушка по материнской линии. Отец будущего писателя после отбытия наказания на строительстве Беломор-Балтийского канала вернулся на родину, вторично женился и летом 1935 года перевез новую семью, прихватив и Виктора, который был младше мачехи всего на восемь лет, в Игарку в надежде найти прибыльное дело в строящемся портовом поселке.

По приезде Виктора без всяких средств к существованию сплавили бабушке. Позже Астафьев так писал о своем авантюрном, пьющем и неудачливом отце, из-за которого почти все его дети прошли через нищету и детдом:

«В середине зимы бабушка заставила меня навестить папу, чтоб он вовсе не позабыл о родном дите, надеясь потихоньку, что родитель подсобит мне деньгами, купит чего-нибудь из одежонки, потому что щеголял я в обносках дядьёв. В больших старых валенках, в заплатанной тужурке сельского образца, в драной шапке я мог своим видом оконфузить, подвести перед публикой блистательного родителя. Да куда денешься? Свои люди! Как ни был занят папа, все же заметил меня, мимоходом сунул рубль "на конфетки", велел приходить потом – дальше ему со мной вращаться было недосуг».

Помимо бабушки Екатерины Петровны теплые детские воспоминания Виктора были связаны с дедом, ценившим во внуке верного и неутомимого помощника в рыбалке и охоте. О таежных походах будущий писатель вспоминал с особой благодарностью: они не только приобщили его к сибирской природе и воспитали в нем памятливого и отзывчивого созерцателя, но и научили понимать лес, ориентироваться в незнакомой местности, выживать.

Однажды Виктор заблудился и, проплутав в тайге несколько дней, смог найти дорогу домой. Этот случай он описал в школьном сочинении, которое сыграло в его жизни важную роль, но об этом чуть ниже.

Впервые Игарская протока, впадающая в Енисей, была нанесена на карте в 1740 году в ходе экспедиции Федора Минина и Харитона Лаптева. Вплоть до начала прошлого века на месте будущего города располагался стан Старая Игарка. В 1920-х руками заключенных и вольнонаемных было начато строительство морского порта, позволявшего заходить судам из Енисейского залива.

В 1930-50-е годы население Игарки составляло от 10 до 20 тысяч человек, занятых в основном на судоремонтной верфи, рыбопромышленном и лесопильноперевалочном комбинатах.

О предвоенной Игарке писатель вспоминал:

«Заполярный порт, переселенческие бараки, общежития, очереди у магазинов, шумные толкучки, вербованные, переселенцы, ссыльные и освобожденные. Все в куче и всем работы по горло, и ещё много-много недостаёт. Недостаёт тетрадей и карандашей в школах; недостаёт преподавателей и воспитателей; радиорепродуктор — редкость; кино — раз в неделю, да и то лента рвётся на самом интересном месте; на лесобиржах, на морских причалах работа идёт вручную; семьи живут кучно: комната на семью — уже комфорт; транспорта для горожан никакого нет, зато снега зимой, а летом гнуса дополна. Но живут люди, работают, веселятся по праздникам, обзаводятся потихоньку, строят школы, больницы, детсады, клубы, появляются машины, овощи — отступает цинга. Всё это, разумеется, не в один мах, не по щучьему веленью, как в иных наших книгах, а в трудностях и лишениях, в тяжёлой работе, порою непосильной работе. (…) И в результате появляются не только машины и дома, но и люди со своим жизненным укладом, со своей моралью, языком и одеждой».

В передаче Красноярского телевидения в апреле 1999 года, посвященной его творчеству, Виктор Астафьев рассказал о «миге удачи», который случился с ним в Игарке одним зимним вечером. При всей трогательности и комичности рассказ писателя не только передает реалии того времени, но и характер самого Астафьева с его верой в фарт и умением воспользоваться счастливым случаем.

«Все кинотеатры в Игарке, как правило сгорали. Был еще кинотеатр вместе с драмтеатром. Мало кто знает, но театр в Игарке назывался именем Пашенной (Вера Пашенная — известная русская и советская актриса, театральный педагог. — ред.) Этой Пашенной однажды взбрело в голову собрать на бирже артистов, привезти их в Игарку и несколько лет проработать. Их называли "аргонавтами искусства" в Заполярье. Они ходили в меховых шубах, им давали лучшие квартиры и, кстати говоря, при 10 тысячах населения театр всегда был полон, потому что идти-то некуда, ну и играли они прекрасно, и сама Пашенная тоже. Там же, в театре, показывали и кино. Так вот, зима, поздний вечер, я бегу в пальтишке на рыбьем меху… Но уже тогда романтиком был, читал много, бестолково, смешанно читал, уже стишки начинал писать, уже о любви мечтал. Вижу бумажную афишу, наискось занесенную снегом. На ней кто-то на скрипке играет. Я рукавичкой отмел снег и увидел — парит в белом платье такая дама, и какая-то кибитка нарисована. "Большой вальс" — один из первых трофейных фильмов. Я стою и мечтаю: мне бы найти сейчас рубль, я бы это кино посмотрел. Захожу в кассу, вижу на дощатом затоптанном полу дымится окурок, а рядом бумажный комочек. Я понимаю, что это рубль. А уже звонок — фильм начинается, а мне билет и с рублем не дадут — мал я для десятичасового сеанса. Тогда я поднял окурок, затянулся, пустил дым в окошко кассы и сунул рубль. Кассирша мне: парень, беги скорей, и какую-то мелочишку сует. Я сгреб и бегом в темный зал. И контролер меня не разглядел: иди, иди, начинается».

В начале 1937 года из-за семейных проблем Виктор Астафьев был, по сути, выброшен на улицу, вынужден был жить в заброшенном доме.

«Ох, какое это тяжкое дело быть беспризорным,— писал Астафьев в эпистолярном дневнике. — Не дай Бог познать эту горькую долю, полную неприкаянности, постоянного гнетущего чувства одиночества, покинутости. Если бы наше общество, породившее такое беспредельное сиротство, исправилось и прибрало беспризорных детей, многое Господь простил бы нам. А так, среди многих тяжких грехов, мы не избудем и этот».

Но, как говорится, худа без добра не бывает.

Оказавшись в детском доме, тринадцатилетний Виктор встретил человека, во многом определившего его жизненный путь. Им был директор детского дома Василий Иванович Соколов, бывший белогвардейский офицер, обладающий, по словам Астафьева, «подлинной простотой и подлинной, непоказной интеллигентностью». Василий Иванович был первым, кто разглядел в хулиганистом второгоднике (Астафьеву по разным причинам пришлось чуть ли не три года просидеть в пятом классе) литературно одаренного ребенка и старался внушить ему веру в талант.

«Позднее я пойму, — писал Астафьев в «Стержневом корне», — что, напирая на меня, вот так, в "лобовую", Василий Иванович пытался сломать во мне то чувство самоуничижения, бросовости, сорности моей, которое внушали мне отец и мачеха, некоторые учителя в школе, разного рода благодетели, на коротких, но уже витых путях-перепутьях кормившие меня корёным хлебом, не жалея при этом назиданий вперемежку с упреками».

В какой-то мере директор детдома заменил Виктору отца, точнее говоря, Соколов стал духовным отцом подростка. «От него пророс и укрепился во мне корень добра; засушить его или повредить — значит, изменить чему-то святому, подвести человека, чья жизнь и душа были без остатка отданы нам, детям».

Еще один замечательный человек, благодарность к которому Астафьев пронес через всю жизнь, был преподаватель русского языка и литературы Игнатий Дмитриевич Рождественский. На его уроках, вспоминал Астафьев, «никто не только не баловался, но даже не шевелился» — с таким увлечением и даже страстью тот вел свои уроки. «Он преподавал литературу и русский, преподавал, как бог на душу положит, много нам читал, рассказывал, учил распознавать слово, прививал к нему вкус», — вспоминал Астафьев.

Именно Рождественский особо отметил сочинение будущего писателя под названием «Жив», в котором он описал, как блуждал в заполярной тайге четверо суток, как смог преодолеть первоначальный страх, собраться и, держась по-таежному, выжить. Именно Рождественский помог Виктору, которому уже грозила исправительно-трудовая колония за неуспеваемость, перейти, хоть и условно, в следующий класс, что позднее дало возможность окончить шесть классов и по возрасту, в 17 лет, устроиться на кирпичный завод коновозчиком.

Заработав на билет, Виктор, которого уже ничто в Игарке не держало, добрался до Красноярска, где после окончания школы ФЗО получил специальность «составитель поездов», работал сцепщиком вагонов и дежурным по станции «Енисей».

В 1942 году, отказавшись от брони для железнодорожников, ушел добровольцем на фронт.

Именно благодаря таким учителям, как Соколов и Рождественский, не знавший, по сути, детства Астафьев смог сказать в своих воспоминаниях: «Я иногда горжусь словом "детдомовец", как гордились нашим братом и командиры на фронте».

Виктор Астафьев никогда не забывал Игарку, давшую ему путевку в жизнь. На игарском материале создано несколько рассказов, повести «Кража», «Последний поклон», игарские мотивы нашли отражение в романе «Царь-рыба».

После войны писатель несколько раз приезжал в Игарку, последний раз незадолго до смерти. В честь Виктора Петровича Астафьева названа одна из игарских школ, открыт музей.