Была зима 2014-го года. И я, северянка, зимовала не в родной Арктике, где было -50’С, а в Америке, штат Техас. Январь здесь радовал теплом, но не согревал душевно. Чужая земля редко может дать тебе те же ощущения, что и место рождения, где сила корней, мощь рода вкупе с вековыми традициями, родной язык и окружение дарят невероятное чувство безопасности и душевной гармонии. Мне очень этого не хватало. И в разговоре с родителями, которые остались жить на Крайнем Севере и работать в Игарском Музее вечной мерзлоты, мы как-то вспомнили об американской журналистке, написавшей книгу «Я была в Советской Арктике» еще в далёком 1939-м году.

Я начала искать эту книгу. Оказалось, она не переведена на русский язык и продаётся только в четырёх экземплярах на местном аукционе. Один из них мне удалось выкупить. Книга, надо признаться, большая. Я выделила главы, касающиеся моего родного города в Красноярском крае (в то время он считался столицей Заполярья), и принялась за перевод. На тот момент у меня уже был большой опыт изучения и преподавания английского языка, а также – переводов. Но здесь я столкнулась с устаревшим американским английским, с техническими терминами и определениями, свойственными той самой эпохе расцвета моего родного города Игарки как морского порта и, к сожалению, как одного из центров ГУЛАГовской системы. Всё это мне было близко, так как родители уже долгое время работали в Музее, где все эти темы были раскрыты очень подробно, экспозиции годами выстраивались из мельчайших подробностей, собирались фотографии и экспонаты по крупицам. К тому же я, тоже журналистка и писательница, была в Америке, и меня так согревали рассказы ‘коллеги’ отсюда о моём родном городе, словно мы с ней поменялись местами и делимся впечатлениями с разницей в 75 лет. Я чувствовала, что время, пространство и языковой барьер не властны над историко-культурным наследием и памятью народа.

Итак, кто же такая Рут Грубер, и чем интересно её пребывание в нашей Арктике?

Родившаяся в 1911 году в простой семье еврейских беженцев из императорской России, американская журналистка, писательница, фотограф. Некоторые факты о ней звучат удивительно: она окончила школу в 15 лет, а в 18 – университет в Нью-Йорке! После она окончила и отделение английской и немецкой литературы Университета в Висконсине, где получила стипендию Института международного образования и отправилась в Кёльн, и уже через год Рут стала самым молодым доктором философии.

Работая в нью-йоркской газете «Геральд Трибьюн», она стала ещё и фотожурналистом. Судьба свела её с Вильялмуром Стефанссоном, канадским полярным исследователем, которому она помогала с переводом отчётов капитанов немецких судов, что стало для неё отправной точкой в исследовательской части её насыщенной, интересной жизни. Уже в 1935 году она отправляется в Советскую Арктику в рамках программы университетского обмена, знакомится с Отто Шмидтом, живёт и работает в Советском Союзе, о чём многие могли только мечтать во времена Великой депрессии. Ей удалось даже прочувствовать жизнь заключённых в ГУЛАГе, пожив там какое-то время. По возвращении в Америку, Рут написала книгу «Я побывала в Советской Арктике», где она искренне делится невероятно тёплыми воспоминаниями о холодном советском Заполярье, о жестоких условиях, в которых люди остаются человечными и открывают сердца; особое внимание Рут уделяла женщинам севера.

В 41-м её, уже как опытного специалиста в полярной журналистике, направили на Аляску. Исследование заняло полтора года и было очень продуктивным.

Три года спустя Грубер назначили на секретную миссию по эвакуации европейских евреев в США, и задание при работе в команде корабля «Генри Гиббинс» было выполнено. Фотографии, умело сделанные Рут, увидел весь мир в известном журнале «Лайф», а изложенные Рут в очередной книге переживания становятся основой для фильма «Исход» режиссёра Отто Премингера.

Много времени она посвящала негласной борьбе с антисемитизмом, поддержке евреев из разных частей света. На родине Рут Грубер называют «свидетельницей века». Свой 95-летний юбилей Грубер отметила, например, выпуском книги воспоминаний «Свидетель». И действительно, она прожила целый век и даже более – Рут Грубер ушла из жизни в 105 лет!

Мой перевод нескольких глав книги Рут занимает около 140 страниц. И на основании такого ёмкого материала у меня родился небольшой рассказ об Арктике советских времён глазами иностранной гостьи, журналистки и писательницы из США. Я включила в рассказ самые яркие и интересные моменты, которые найдут отклик у каждого, кому близка Арктика.

«Некоторые люди едут в Арктику в поисках новой земли, новых маршрутов, приключений или золота. Другие едут установить метеостанции или полярные радиостанции. Я же отправилась на поиски женщин. Это кажется странным? Или звучит подозрительно, как нечто очень личное? Искала ли я выход из собственной депрессии или же насмотрелась на угнетение женщин? Этот поиск нового пути для женщин был личным. Я не думала так, когда ехала – но теперь я знаю это, оглядываясь на свою жизнь и на жизненные перипетии женщин, которых я встретила на своём пути».

Рут была удивлена, когда на встрече с Самойловичем узнала, что женщин в Арктике не то что много, но что они там вообще есть:

«Женщины в Арктике? Вы имеете в виду там, в Арктике, действительно, есть женщины?
- Их там тысячи.
- Я думала, исследователи никогда не берут женщин в Арктику. Они почти что табу, не так ли?
- О-о-о? Это не те, кого я знаю. У нас в Арктике есть женщины – учёные, инженеры, моряки и даже капитаны судов. Кочегаром на моем ледоколе «Красин» была женщина. И два химика на борту тоже были женщины».

***

Как крайний север представляют на Западе (причём и в наши дни), многие из нас знают. Рут была обычным западным человеком, имеющим стандартное представление о заполярных поселениях:

«Моя старая картина Арктики – сложившаяся частично по школьным учебникам и большей частью по кинофильмам – выглядела мрачной, бесплодной и замершей в течение всего года. Никто не жил в сибирской Арктике, кроме нескольких невиновных ссыльных, которые постоянно нуждались в стрижке, бритье и достаточном пропитании.

Эти заключённые либо кочевали по снегу и потом падали каждые два фута в классической голливудской манере Михаила Строгова, либо выскакивали из снежных пещер, чтобы оглядеться вокруг, и бросались обратно, замёрзшие до полусмерти».

***
Впечатляет встреча Грубер с Отто Шмидтом, но больше -- то, как она это описывает:

«Следующим после Сталина человеком, с которым хотел познакомиться почти каждый, был Шмидт. Люди говорили о Сталине с патриотизмом и благоговением, о Шмидте они говорили с неподдельным энтузиазмом. Он был общим героем.

У меня было довольно чёткое представление о том, как выглядит Шмидт, по фото из журнала «СССР на Стройке» и по фильму «Герои Арктики» о знаменитом спасении «Челюскина» в 1933 г. Он должен был быть высоким и серьёзным, с большой русской бородой, которая ассоциируется с сосульками и снегом, с героями романов Толстого. Он должен быть широко известен; я знала, что он был университетским профессором, математиком, а также редактором англо-русского словаря. Он, должно быть, очень занят, недоступен, и у него трудно взять интервью».

«Шмидт, сидевший в конце большого стола для совещаний, производил такое же впечатление, как и сам кабинет. Хозяин был достаточно высокого роста, широкоплеч, с серо-черной бородой, добавлявшей по крайней мере лет пятнадцать к его сорока пяти. Он был одет во всё арктически-ослепительно-белое: от парусиновых туфель до командирской фуражки, что лежала подле его телефона, его накрахмаленный китель был аккуратно застёгнут до самой шеи. У него были печальные серо-голубые глаза и загадочно-мечтательное лицо. Русские именовали его своим величайшим званием – «Герой Арктики». Я думала, что более подходящим было бы «Пророк Арктики». Он слегка был похож на Моисея двадцатого века».

«Он запрокинул голову и рассмеялся. Теперь он был уже не Моисеем, а весёлым человеком, для кого предрассудки по отношению к женщинам казались милым абсурдом. «Женщинам нет места в Арктике? А почему бы и нет?»

Почему нет? Я не знала. Я могла только напомнить ему то, что я читала – как большинство исследователей Арктики держали свои группы священно закрытыми для женщин. И он снова засмеялся сочным тёплым смехом, сверкнув золотыми зубами. «Мы уничтожили половые предрассудки в промышленности, политике, так почему бы и не в Арктике тоже?»

Он стал серьёзным: «Вы спрашиваете меня, почему женщины идут на север? По тем же причинам, что и мужчины идут на север. Мы хотим открыть новую землю. Мы хотим построить города. Мы хотим найти золото. Мы хотим исследовать. Мы хотим строить полярные станции для прогноза погоды. Это обычные люди, они хотят, в основном, заработать больше денег».

- Позвольте мне показать вам, - сказал он, вставая из-за стола и направляясь к огромной карте Арктики, что висела рядом с ним на стене. Я следила за ним по красочной карте, испещрённой символами.

- Это Игарка. - Он указал на город в Сибири севернее полярного круга. - Пять лет назад здесь не было ничего, кроме тундры. Сегодня это процветающий город-порт, поставляющий древесину. И глава города, - многозначительно сказал он, – женщина.

Он показал мне полярные станции, где женщины работали в качестве метеорологов и радистов. «Нет ничего в Арктике, что женщины не могли бы делать, - сказал он, - и делают это так же хорошо, как мужчины. Иногда, я думаю, даже лучше».

«…Неожиданно он глянул на меня. «Вы хотите узнать о женщинах в Арктике – что они делают, как живут. Так вот, они делают всё, они работаю в разных областях. Могу сказать Вам больше… Вы должны это увидеть».

Впервые журналистке удалось отправиться в Арктику, и всех удивил данный момент, о чём Рут говорил Барнс: «Может быть, он поэтому и решил отправить девушку после того, как отказал всем мужчинам. Возможно, он также думает, что если женщина может легко путешествовать по Арктике, люди поймут, что Советы действительно решили проблему передвижения по северу». (глава 1)

Узнав о предстоящем путешествии Рут Грубер, энтузиасты начали приходить к ней со своими дарами: «Кто-то приносил меховые рукавицы, другие – икру, болонью, советский компас, консервы с печенью, с баклажанами и советский швейцарский сыр. Американцы, что везли коробки шоколада 6000 миль, принесли их как подношение Крайнему Северу. Я уже начинала чувствовать себя исследователем, пока одна из женщин не принесла две грелки».

«…Как могла я всё это упаковать в багаж на самолёт? После нескольких часов сортировки и невозможности всё втолкнуть и уложить, я отправилась в огромный московский универмаг Мосторг (Mostorg) и купила простую складную сумку с двумя отделениями. … я упаковала в один отсек сумки «Снаряжение Опытного Исследователя»: одно шерстяное платье, одно шелковое платье, две пары шерстяного нижнего белья, одну пару варежек, две пары шелкового белья, одну пару галош, две грелки, москитную сетку, один бойскаутский компас. Другой отсек был наполнен блокнотами, писчей бумагой, карандашами и небольшой библиотекой из книг и газет, которые я хотела бы оставить людям, изголодавшимся, как я была уверена, по культуре. Я поехала в московский аэропорт, где и спала этой ночью».

«Мы летели по тому же маршруту до Красноярска, которым Говард Хьюз (Howard Hughes) собирался лететь в его кругосветном путешествии летом 1938-го» (Глава 1).

В наши дни этот рейс занимает четыре часа без пересадок. Рут же описывает полёт как «2280 миль от Москвы, практически, ширину Соединённых Штатов» (Глава 4). А именно: из Москвы до Свердловска -- с дозаправками в Нижнем Новгороде, Казани и Янауле около 20 часов на самолёте АНТ-9. После небольшой экскурсии по городу и отдыха, ночью она отправилась на другом самолёте уже в Новосибирск с остановками для заправки в Кургане и Омске. В Новосибирске Рут ещё больше приблизилась к арктической атмосфере, пообщалась с интересными людьми, побывала на фабрике и рано утром вылетела на почтовом самолёте с открытой (!) кабиной уже напрямую в Красноярск. Её заботливо укутали так, что открытым остался лишь нос, пилот периодически оборачивался посмотреть, как она там, справлялся о её ощущениях, что доставило ей приятное чувство «ценного груза», а «он поворачивался к своему штурвалу, как я полагаю, удовлетворённый, что я не выпала». (Глава 3)

Спустя три часа она уже была в Красноярске. Здесь она почувствовала себя «экспонатом». Начиная с аэропорта, местные девушки из персонала расспрашивали её обо всём. Особое внимание они уделяли западной моде и фигуре, помогая Рут с вещами:

«Цельнокроеное платье. Как это практично - закричала одна из девушек. - Можно ли мне его примерить?», «Скажите, как мне похудеть? Как я могу заполучить американскую фигуру?»

«Я была поражена – особенно после того, как пожила в Германии, где почти каждая выставка, что я видела, имела отдельную комнату, посвящённую «Женщине и Ребенку в большевистской России». Стены комнаты обычно были покрыты огромными фотоплакатами, показывающими голодающих женщин, страдальчески лежащих на улицах, и младенцев с раздутыми от голода животами. Брошюры и книги, продававшиеся в центре комнаты, рассказывали прочие ужасные истории о голоде и болезнях среди женщин России. Даже при том, что большинство этих фотографий были очевидными перепечатками газетных снимков, сделанных году в 1919-м в разных странах, они произвели-таки на меня впечатление. Я ожидала увидеть хотя бы несколько голодающих русских женщин и детей. Но почти все они были упитанными и крепко сбитыми. И вот теперь я должна была говорить этим голодающим русским женщинам, чтобы они не ели так много».

А как же была удивлена я, читая эти строки здесь, в Америке, где большая часть людей страдает ожирением и где все мечтают быть такими стройными, как мы, европейки, о чём мне говорят по четыре раза за час нахождения в гипермаркете незнакомые люди, а прохожие часто просят сфотографироваться с ними и тоже восхищаются утончённой фигурой. Как изменился мир за 75 лет!

Из Красноярска Рут направилась в Игарку, мой родной город. Какая же это отважная женщина! Она снова была в пути, и теперь уже – на летающей лодке. Если вы летали на север и помните те старые авиамашины, которые чудом поднимались в воздух с пронзительным рёвом турбин и таким же невероятным чудом доставляли всех живыми по адресу, то у вас слегка перехватит дыхание. Сейчас этот рейс занимает три часа без пересадок, но мотор всё так же пугающе шумит в течение всего полёта, этот гул разбегается по каждой клетке тела, создавая неподдельную дрожь и ощущение, что ты находишься в парке аттракционов.

Рут же летела в открытой летающей лодке маршрутом с дозаправками, где через 2.5 часа первой была остановка в Енисейске, о котором мы узнаём, что это был «важнейший рынок меховой торговли, где до Революции проводилась ярмарка, так называемый Тунгусник. Тунгусы-эвенки приезжали сюда регулярно и продавали большинство ценных шкур за небольшое количество алкоголя. Иногда белые торговцы давали им водки достаточно для того, чтобы они заснули, а потом воровали их меха. Как же они любили водку!» … «Теперь они продают меха в государственном магазине, Госторге (Gostorg), и в обмен они получают деньги серебром. Они могут покупать еду, капканы, оружие и любое оборудование, которое им необходимо. Но водка запрещена». (Глава 5)

Следующей остановкой была деревня Подкаменно-Тунгуское – «живописная рыбацкая деревушка, где мы сели, переняла название реки так же, как и её древний неторопливый характер. Берег был окаймлён чередой сырых вёсельных лодок, заполненных длинными рыболовными сетями. Женщины стирали в реке бельё. На знойном солнце сохли лежащие брёвна.

Небольшая деревня находилась прямо у реки, будто этот рыбацкий народец в триста человек хотел вечно сторожить свою реку – их пищу, их достояние. От деревни веяло старинным, грубоватым очарованием; её дома были маленькими деревянными избами, которые стояли, дико накреняясь, на небольших возвышенностях. Надворные постройки одних располагались спереди, у других – в стороне. Некоторые изгороди были столь же кривые, как линии, проведённые ребенком, впервые взявшим карандаш в руки». (Глава 5)

Ещё два часа полёта, и Рут оказалась там, где мечтала побывать: «Это был город, чтобы увидеть который я преодолела 10 000 миль. Самый новый в мире арктический город, почти на тысячу миль севернее ближайшей железной дороги, на полпути вокруг земного шара из Нью-Йорка. <…> Игарка выглядела, как первый город в Америке, почти как гравюра старого Чикаго. Дома квадратные и деревянные, преимущественно одноэтажные, сделавшиеся коричневыми от погоды и дыма. В гавани стоят корабли, от зданий клубится дым, брёвна плывут по течению». (Глава 6)

Спустя время, Рут напишет об Игарке совсем иные слова:

«Узнав город ближе, я уже не находила Игарку столь привлекательной; туристическим бюро будет трудно описать вдохновляющую архитектуру прямоугольного двухэтажного Дома ударников или готический размах трёх лесозаводов. «Красивый» – это слово никогда не придёт тут на ум. Называя его суровым, однообразным, слякотным, вы всё равно будете думать лишь об одном цвете – коричневом. Коричневый цвет, казалось, поселился в городе, как состояние духа. Его деревянные дома были коричневыми, его кривые улицы были коричневыми, даже его широкая полноводная река с причаленными лодками была жирной, маслянисто-коричневой. Тем не менее, у города была особая индивидуальность, которая поражает, как только въезжаешь в город, так же неожиданно и бесповоротно, как это бывает в Сан-Франциско. Каждая улица, казалось, помечена этой индивидуальностью; каждый дом несёт на себе её отпечаток. Это был великий беспокойный дух первопроходцев, которому стоило только прикоснуться к месту, чтобы придать ему значение и смысл. Вы можете видеть в Игарке маленькие ветхие лачуги, в которых, возможно, вы не решились бы жить. Тем не менее, в них есть несомненная аура неугомонности, которую оставили беспокойные первопроходцы, воспринимаемые уже как часть огромной личности. Вы увидите грязные улицы, ни одна из которых не выложена бетоном. Но у вас будет более острое ощущение настоящей прогулки по городу, чем в каком-нибудь квартале древнего полиса. За причалом не было ничего, что могло бы остановить и заставить видеть в нём эстетическую ценность. Но я чувствовала такую же острую радость, стоя перед строящимся маленьким одноэтажным домом, которую я когда-то ощущала, глядя на стальные балки строящегося небоскреба. Это был самый молодой быстро растущий город в мире.

Мне казалось странным даже сегодня слышать, что люди всё ещё говорят: «Ну конечно, вам было разрешено смотреть только всё хорошее!», будто красноармейцы сопровождали меня день и ночь или агенты ГПУ перегораживали мне путь и кричали «Стой!», когда я заходила в те места, которые не были хорошими. Я исходила Игарку так же дотошно и свободно, как прогуливалась и по Нью-Йорку или Парижу. Здесь не было «Кукс Турс», чтобы составить схему достопримечательностей, не было в Игарке и экскурсоводов «Интуриста» [Cook's Tours – первое в Англии турагентство, созданное в середине XIX в. Томасом Куком – прим.перев.]. Одна, в течение дня или в полночь после работы, я бродила по лабиринтам гигантских иностранных судов, среди хитросплетений трапов, палубных кранов и древесины, раскачивающейся в воздухе над ослепительно освещённым причалом. И каждый раз я с ужасом открывала для себя, как неказиста сибирская деревянная архитектура при дневном свете. Со спутниками – лишь только, когда я этого хотела – я изучала напряжённо работающие и шумные лесозаводы, стерильные детские ясли, переполненные роддома, красивый светлый Клуб с изображением Сталина, покрывающим большой фрагмент наружной стены, тёмные бараки на краю города». (Глава 6)

Ярким моментом исследования арктических женщин для Грубер стало знакомство с секретарём Игарского городского Комитета коммунистической партии и начальником политотдела Управления Северного морского пути -- В.П. Остроумовой, чью фамилию она пишет в книге через дефис, делая упор на смысловую нагрузку, на её «говорящесть». И в своей 7-ой главе «Игарский Сталин – женщина» Рут уделяет особое место главной женщине города:

«Я присела со стороны этой женщины, о которой все говорили, женщины, которая со времени своего прибытия в феврале 1935-го повернула город в сторону поразительно быстрого роста производства. Ей было чуть за сорок, хотя у нее была фигура шестнадцатилетней, стройная, с туберкулезно-иссушёнными плечами. Взгляд ее был пронизывающим, строгое лицо с высокими скулами и выступающими зубами, сквозь которые проскакивало её шепелявое «сь». Мне говорили как-то, что у неё были сын и муж в Москве. Кто-то ещё сказал, что она была секретарем у Ленина и Сталина. Но в её присутствии я не думала о её сыне, или о её прошлом, или об опыте. Я пришла встретиться лицом к лицу с волевой, энергичной личностью, женщиной, которая, казалось, воплощает городскую неугомонную, неистовую деятельность. Она двигалась быстро, нервно, её суждения были быстрыми и решительными. Даже её голос был жёстким и командным, хрипловатым, словно она только что говорила на публике. Её тонкие и весьма жилистые руки нервно постукивали по заваленному бумагами столу».

Интересны замечания Рут об Остроумовой по мере более глубокого знакомства с ней:

«…чем лучше я узнавала её, тем больше осознавала, насколько широко и прочно её рука охватывала жизнь города, его корабли и полёты, его пропитание и сон, его одежду, нужды и радости. Она никогда не ослабляла эту хватку, хотя это означало заснуть лишь в три утра и подняться в пять, чтобы вновь спуститься на причал. Её ум был переполнен, как и её стол для заседаний, сотнями бумаг, сотнями задач на сегодня и неизбежной ответственностью завтра». (Глава 7)

Название главы и суть «мужского» характера Остроумовой Грубер раскрывает в самом конце: «Но несколько дней спустя я столкнулась с ней на причале, и снова она была жёсткой, нетерпеливой, отдавала резкие распоряжения, натягивая свою мужскую твидовую кепку на уши, забрызгивая своё мужское твидовое пальто грязью, стремительно проносясь в резиновых галошах – её взгляд был сосредоточен не на грязи или слякоти, а только на работе.

Возможно, именно это острое чувство долга, это вынужденное обезличивание, это её погружение в свою работу и ощущалось в её внешнем облике, создававшем тот холодный мужеподобный образ, который она хотела продемонстрировать. Не часто об Остро-умовой думалось, как о женщине». (Глава 7)

Ещё одной уникальной женщиной, встреченной Рут в Арктике, была Мария Митрофановна Хренникова – главный агроном совхоза «Полярный». И вот Грубер уже делает вывод о женщинах того времени:

«Мысленно я возвращалась к Остро-умовой (Ostro-umova), сравнивая двух женщин. Обе занимали важные посты в новом заполярном городе, обе были из нового общества, обе были эмансипированными женщинами, для которых равенство с мужчинами было самоочевидно. Но на этом сходство заканчивалось. Их мышление, их речь, их нравы и характеры были столь же разными, как и у любых двух женщин, занимающих высокие должности в Америке.

Ту критику, которую я слышала дома, те опасения, будто социализм убивает личность, уничтожая в ней всё индивидуальное, оказались беспочвенными перед лицом этих двух советских женщин. Даже если одни утверждали, что они были воспитаны до революции, когда о коллективизации никто и не слышал, принятие ими нового общества и та страсть, с которой они работали на него, доказывали, что есть достаточное пространство для индивидуальных отличий. Даже молодые женщины, которые окружали их и которые обучались в новых советских школах, сохраняли свои личности в неприкосновенности». (Глава 8)

«В целом, Игарка была примером ошибок и прелестей первопроходчества. Её промышленность и гавань были удивительно впечатляющими на арктическом фоне. Дым, принесённый прохладным ветром, напоминал, что в нескольких кварталах слева от нас находятся три игарских лесозавода, дающие пиломатериал. Деревянные дома, мимо которых можно пройти, не заметив, в штате Мэн, имели некое живописное величие на фоне темных, низко нависших облаков (лето было дождливым сезоном в Игарке). Розовые упитанные свиньи, которые играли в пятнашки в канаве, внушали здоровое чувство безопасности. Если свиньи могут выживать в Арктике, то люди уж тоже смогут. Но вырубленные деревья рассказывали историю ошибочного энтузиазма и отсутствия планирования, историю, которая американцам хорошо знакома». (Глава 9)

Некоторые моменты, что Рут описывает так детально и с нотками глубокой чувственности, мне очень близки. Например, её воспоминания о том, насколько вкусен свежий хлеб в Игарке:

«До обеда, до двух часов дня, я обычно ходила по лесозаводам, больницам, яслям или пекарням. Пекарня была местом нескончаемого чувственного наслаждения. Русские пекли свой чёрный хлеб с патокой, и сладкий запах пропитывал улицы на кварталы вокруг. Я ела русский ржаной хлеб в других странах, но он никогда не был по вкусу и запаху таким же, как огромные, фут в длину, буханки чёрного хлеба из игарских печей». (Глава 9)

Я до сих пор помню вкуснейший игарский белый хлеб 90-х, высокий, словно сугроб с шапкой снега, прямоугольной формы, получивший в народе название «кирпичик», за которым специально мы ездили на хлебозавод, а по дороге домой жадно отрывали ломтики и съедали почти половину.

В Игарке градообразующим предприятием в мои 80-90-е годы считался лесопильно-перевалочный комбинат. И мы с ровесниками только и слышали, что раньше наш город был практически великим портом, древесина из которого снабжала почти весь мир. Приятно читать подтверждение у Рут:

«Я часто возвращалась на лесозаводы и общалась с работниками, трудившимися зимой и летом, распиливая брёвна, которые позднее превратятся в мебель для Лондона, в бумагу для Милуоки, в вискозные чулки для домохозяек (Hausfrau) в Берлине. Эта древесина, что уже заменила исчерпанные запасы Канады и севера Соединённых Штатов, никогда не закончится, сказали мне. По типу немецких и шведских планов лесовосстановления русские ежегодно отправляют в свои леса инженеров. Они делят леса на районы и ставят отметины на деревьях, которые лесозаготовители могут вырубать, разрешая пускать ежегодно под топор только четыре процента вызревшего леса. Лесной район возле Ангары, который снабжает Игарку, содержит более четырёх миллионов кубометров, и этого, говорят, достаточно для обеспечения рынков на триста лет вперёд даже без планирования. По плану же, они надеются, эти леса будут вечными. И, между прочим, сохраняя леса, они естественным путём контролируют наводнения». (Глава 9)

«Игарка была одним из тех редких мест, где трудоустраивали каждого – организации искали помощников, а не люди искали работу».

«По вечерам я снова шла к причалу или посещала дома жителей, или шла в клуб, где почти всегда что-нибудь происходило – танцы, спектакль или же политический митинг». (Глава 9)

«В работе под бескрайним небом людей будто подгонял какой-то внутренний порыв, решимость завершить эту работу как доказательство всему миру, что они исполняют эпохальное предназначение. Даже их голоса придавали энергию и страсть той цели, в достижении которой они все участвовали. Они знали, что придавали Арктике новое значение, каждым гружёным морским лесовозом они говорили, что современный промышленный Север уже больше не бумажная схема, красующаяся на стене в кабинете Кремля». (Глава 9)

«Музей», которым была Сибирь, теперь был открыт и опустошён. Новый ритм был задан первым поколением. Арктическая Сибирь давала своим людям новый взгляд, наполняя их жизни новым смыслом; для всех них, одинаково для "пионеров" и "кулаков", это было осознание строительства города, который пульсировал в ритме национальной и международной важности». (Глава 16)