Будущий полярный лётчик Захар Артёмович Сорокин родился в 1917 году с селе Глубокое Новосибирской области. В 1920-х годах семья переехала в Краснодарский край (в Тихорецк), где юный Захар окончил семилетку. Затем была учёба в школе фабрично-заводского ученичества.

Любопытно, что первые трудовые шаги Сорокина были связаны с вполне «приземлённой» деятельностью — с железной дорогой… Будущий легендарный лётчик работал помощником машиниста паровоза, кузнецом на паровозоремонтном заводе. Одновременно учился в местном аэроклубе.

В 1937 году Сорокина направили в Ейское военно-морское авиационное училище. С 1939 года Захар служил в частях ВВС Черноморского флота.

После начала Великой Отечественной войны его перевели на Северный Флот.

В своих мемуарах Сорокин сетует, что на Чёрном море «пообщаться» с противником ему не удалось: в те дни гитлеровцы посылали к берегам Крыма только самолёты-разведчики. Что касается нового места службы – Кольского полуострова, то здесь и летать было непросто, не то что воевать: сложные погодные условия, ураганный ветер, снежные бураны, полярные ночи, полёты над штормовым морем.

1941 год застал Захара в должности заместителя командира эскадрильи 2-го Гвардейского истребительного авиационного полка. Последний базировался на аэродроме Ваенга, недалеко от Мурманска.

Сорокин пишет, что гул сражений не затихал: фашисты рвались к Мурманску. Как следствие на борту сорокинского МИГа вскоре появилось шесть маленьких звёзд — по числу сбитых «Мессеров». Здесь же застала нашего героя первая награда: орден Красного Знамени.

Дня шли за днями, полёты в сером полярном небе стали привычном делом.
Тот памятный вылет начинался так же обычно, как и все…

«Мы сразу попали в густой слой облаков, — вспоминает Сорокин тот день. (Он вылетел по тревоге на пару со своим другом Дмитрием Соколовым.) — Наши самолёты стали пробиваться вверх. Четыре тысячи метров, пять тысяч, шесть… Прошли облака. И тут неожиданно на фоне тёмно-синих туч появились контуры четырёх вражеских самолётов. Это были «Мессершмитты-110» — «мессеры», как их называли».

Советские лётчики решили подняться выше и укрылись во втором ярусе облаков. Теперь «мессеры» летели прямо под ними…

Сорокин отдал приказ об атаке и повёл самолёт на головную машину… Секунда — и чёрный корпус оказался в рамке оптического прицела. Захар дал длинную пулемётную очередь по мотору и кабине лётчика… Пылающий бомбардировщик завалился на крыло и стал уходить к земле, волоча за собой шлейф дыма.

Пока Соколов вёл бой со вторым, Сорокин атаковал третьего… Снова очередь. Пули жемчужной нитью ушли в бездонную синеву. Неточно! Патронов больше нет!.. Неожиданно из-за облаков вынырнул четвёртый «Мессершмитт». Захар не успел развернуть самолёт: он услышал, как пули хлестнули по крылу и кабине. В тот же момент Сорокин почувствовал тупой удар в бедро. «Ранен! Боеприпасов нет. Что делать?..»

Из боя лётчик не вышел, а повёл самолёт наперерез фашисту… Удар! Истребитель отбросило в сторону, а «мессер» с обрубленным хвостом камнем пошёл вниз. Но и самолёт Захара был повреждён: он вдруг забрал влево, а потом рывком сорвался в штопор.

Сорокин пытался выйти из опасного положения, но самолёт продолжал терять высоту, дрожа как в лихорадке. Под крыльями мелькали заснеженные сопки… Наконец, в извилистом ущелье показалось небольшое замёрзшее озеро. Захар выключил зажигание и перекрыл краны бензобаков, чтобы самолёт не загорелся при посадке. В последний момент решил сесть, не выпуская шасси…

Когда самолёт замер на льду, в кабину ворвался горячий пар из повреждённого радиатора… Лётчик откинул колпак кабины и сразу услышал рокот мотора: на бреющем полёте над ним пронёсся самолёт друга. «Видимо, Дмитрий хотел приободрить меня, — пишет Захар. — Он кружил над озером до тех пор, пока не разыгралась пурга. Последний раз качнув крыльями, скрылся за сопками. Долго я смотрел ему вслед…»[1].

Когда пурга стихла, Сорокин попытался покинуть кабину, однако это было непросто: раненая нога нестерпимо болела.

Вдруг лётчик услышал собачий лай: огромный дог нёсся к кабине… Захар инстинктивно захлопнул колпак. И вовремя! Через стекло на него смотрела свирепая клыкастая морда. Это была одна из служебных собак, которых немецкие асы брали с собой на боевые вылеты.

Сорокин понял, что где-то приземлился немецкий самолёт… Лётчик осторожно приподнял колпак и выстрелил… Лай затих.

«Но где же хозяин?». Захар оглянулся: у подножия сопки, зарывшись левой плоскостью в снег, лежал тёмный корпус «Мессершмитта». Это был тот самый «мессер», который Сорокин сбил в начале боя.

В эту же секунду раздался выстрел… К истребителю Сорокина двигалась неуклюжая фигура в лётном комбинезоне. Захар выскочил из кабины и, укрывшись за крылом, дважды выстрелил в гитлеровца…

Колючий снег обжигал лицо, боль в бедре понемногу утихала.

«Далеко ли до наших позиций? Да и пройдёшь ли туда по глубокому снегу?» — эти вопросы вихрем кружились в голове раненого лётчика.

…Снова выстрелы! Один, другой, третий! Захар упал в снег и бросил взгляд туда, где лежал «мессер»… Перебегая от валуна к валуну, к нему приближался второй немец. Перестрелка продолжалась до тех пор, пока гитлеровец не израсходовал последний патрон. Тогда он поднялся из-за гранитного валуна и на ломаном русском крикнул:

- Русс, сдавайс! Рус, не уйдёшь!

В доказательство серьёзности своих намерений немецкий лётчик вытащил нож. Сорокин выстрелил в фашиста, но пистолет дал осечку… «В тот же миг гитлеровец бросился на меня, — вспоминает Захар. — Я почувствовал острую боль. Финка полоснула по лицу…

Пришёл в себя от недостатка воздуха. Волосатые пальцы врага сдавили горло. Напрягая все силы, рванул гитлеровца за руки. Дышать стало легче. Ещё рывок — и фашист отлетел в сторону…

Какое-то мгновение мы оба лежали на снегу, обессиленные борьбой. Потом одновременно вскочили. Фашист поскользнулся и я, изловчившись, ударил его ногой. Он закричал и во весь рост растянулся на льду. Тут я вспомнил о пистолете и оглянулся: шагах в трёх от меня лежал нож и мой «ТТ». Схватив пистолет, я выбросил патрон, давший осечку, и выстрелил в грудь гитлеровца.

Всё!..»

Чтобы не упасть Сорокин прислонился спиной к гранитной скале. В голове проносились эпизоды воздушного боя, жёсткая посадка, рукопашная с фрицем… Боль в ноге вывела из оцепенения… Надо идти, двигаться к своим. Идти, пока есть силы!

Сорокин перевязал шарфом раненую щёку, вынул из кабины ракетницу и лётный паёк. Разложил по карманам печенье и банки с мясными консервами. В нагрудный карман положил компас.

До аэродрома было не менее семидесяти километров. Идти надо в том направлении, куда улетел самолёт Соколова.

…Захар шёл уже несколько часов. Он чувствовал, как мороз крепчает. Ветер не дул — он пронизывал насквозь, не спасал даже лётный комбинезон. Мелкий снег проникал за воротник, обжигая тело… Лицо горело от мороза, ныла раненая нога. Хотелось дойти до той скалы, или вот до того оврага. Дойти, чтобы прилечь отдохнуть... Но Сорокин понимал, что это ловушка: приляжешь — уже не поднимешься.

Вокруг — ни одного заметного ориентира. Короткий полярный день приоткрыл безжизненные декорации: тёмные ущелья, неглубокие замёрзшие речки, и снег, снег…

«Истощились силы… — вспоминает Сорокин, — захотелось есть. Достал плитку шоколада, отломил маленький кусочек, положил в рот. И тут же вскрикнул он нестерпимой боли. Были выбиты зубы. Кровоточили и саднили дёсны».

Но зачем тогда нести лишний груз? Теперь его нечем есть…

На всякий случай оставил одну плитку шоколада, остальную еду бросил в снег. Идти стало легче, но не надолго… Все чаще приходилось останавливаться, чтобы перевести дыхание.

Стали встречаться сопки… Чтобы сэкономить силы, Захар съезжал с них, вставал и двигался дальше. Это «катанье» напомнило нашему герою сибирское детство, санки, масленицу…

Неожиданно лётчик услышал рядом чьё-то дыханье… Сорокин схватился за пистолет… Рядом брёл большой полярный волк. Захар остановился. Волк тоже встал, словно ожидая, когда жертва пойдёт дальше.

Вытащив ракетницу, Сорокин выстрелил в зверя. Волк испуганно бросился за сопку.

Идти становилось всё тяжелее: каждый шаг стоил напряжения. Захар попытался посчитать, какое сегодня число: «Вылетел я 25 октября… Кажется, пошли четвёртые сутки, как я иду. Если так – сегодня 29 октября. Если нет…». Бросил считать.

Впереди показалось замёрзшее озеро. Захар вступил на лёд — и провалился по пояс. Промокший меховой комбинезон сразу же превратился в ледяной панцирь… Летчик почувствовал, что замерзает. Глотнул коньяку, но тепло не приходило.

Сделал попытку развести костер: набрал груду валежника и запустил в него оставшиеся ракеты. Бесполезно… Надо идти вперёд, к своим…

Вскоре замёрзшие ноги перестали слушаться. Тогда Сорокин лёг на живот и стал ползти. Лишь иногда он доставал компас и всматривался в дрожащую стрелку.

Бледное полярное солнце висело над горизонтом. Наступили шестые сутки пути…

Неожиданно Захар услышал отдалённый звук сирены. Из последних сил он стал подниматься на сопку. Ноги не слушались… Лётчик карабкался, срывался и снова лез вверх.

Наконец, он на вершине… «Комок подступил к горлу, — вспоминает Сорокин. — Вижу: берег, тёмная полоса Кольского залива, дымки кораблей… Рассмотрел на берегу избушку, а рядом с ней человека. Спустился с сопки, вынул пистолет и пополз… Возле самого домика попытался подняться. Человек в полушубке повернулся в мою сторону, вскинул автомат…

— Стой! Кто идёт?

Теряя сознание, Захар успел разглядеть красную звёздочку на матросской бескозырке…»

Он пришёл в сознание тогда, когда двое дюжих краснофлотцев пытались стянуть с его обмороженных ног унты. Им это не давалось. Пришлось обувь осторожно разрезать.

«Ноги мои, как колодки, упали на пол. Я их не чувствовал. Врач покачал головой:

— У вас, Сорокин, обморожение третьей степени».

В Полярном нашего героя разместили в военно-морском госпитале, где он снова впал в забытьё и очнулся только на операционном столе: хирург накладывал швы на иссечённое финкой лицо…

Увы, ноги лётчика спасти не удалось: ступни ампутировали. После многомесячного лечения в тыловом госпитале Сорокина признали негодным к лётной службе. «Всё! Отлетался» — эта мысль всё чаще навещала Захара.

Кто знает, как сложилась бы его судьба, если бы не сосед по палате.

Захар вспоминает, как рядом на койке кто-то кашлянул…

Это был Борька Щербаков, его давнишний друг. Когда-то они вместе учились в лётном училище в Ейске. Ныне у Бориса оказались схожие проблемы: в одном из боёв его ранило в ногу разрывным снарядом. Началась газовая гангрена. Чтобы спасти жизнь, ногу отняли выше колена.

«Я никогда не сяду за штурвал, — признался Щербаков другу, — а ты будешь летать, Захар, обязательно будешь!».

Сорокин отвечал, что лётчик без ног — всё равно что баянист без пальцев. «Я говорил и ждал, что Борис станет возражать, спорить со мной, доказывать, что я неправ. Борис так и поступил. Его крепкая вера в то, что я вернусь в авиацию, стала моей постоянной поддержкой.

А пока я снова побывал на операционном столе. Мне начали пересаживать кожу на отмороженные места. — Хоть убейте, — твердил я в исступлении, — резать себя больше не дам!».

…Учиться ходить Сорокину пришлось заново. Маленькими шажками, потихоньку, постепенно удлиняя маршрут.

А вскоре его постигло горькое разочарование: медкомиссия госпиталя пришла к выводу, что, по состоянию здоровья, лётчика следует демобилизовать. Наш герой тут же написал протест. Частично это возымело действие: Захара признали «ограниченно годным к военной службе». Но служить на аэродроме Сорокин не хотел: он рвался в небо. Мало кто знал, что у Сорокина имелись к немцам особые счёты: в одну из бомбёжек погиб его двухлетний сын.

Осенью 1942 года Захар выехал в Москву, где встретился с Наркомом ВМФ, членом ставки Верховного главнокомандования, адмиралом Николаем Кузнецовым. Сорокин без обиняков заявил, что он обязан летать: война ещё не окончена, не все «стервятники» сбиты. Он хочет мстить за гибель своих товарищей. Он чувствует в себе силы управлять истребителем. А ноги?.. У него отличные протезы!

Через две недели в госпиталь из столицы пришло письмо с печатью Народного Комиссара. Сорокин с волнением разорвал конверт… Текст письма запечалелся в памяти на всю жизнь:

Он всё-таки взлетел, вернулся к стае своих друзей, которые бились с немецкими асами в Заполярье…

Можно представить, с каким трудом Захару заново пришлось учиться летать… Сорокин признавался, что ему было трудно, почти невозможно рассчитать давление на тормозную педаль, а каждый нажим отдавался тупой болью во всём теле. К тому же Сорокин не мог, подобно другим лётчикам, выбегать по тревоге на лётное поле. Поэтому ему приходилось подолгу находиться в кабине, ожидая тревоги…

В начале 1943 года полк, где служил Захар нёс охрану морских коммуникаций и союзных конвоев от действий вражеской авиации, поскольку в Мурманске выгружались суда, прибывающие из Англии и США.

Долгое время Захару не удавалось встретиться с врагом. Наконец, в один из февральских дней пурга затихла, и техник выбил тормозные колодки из-под колёс сорокинского самолёта…

Захар и три его товарища патрулировали небо над Мурманском, когда в наушниках послышались тревожное сообщение о появившейся группе противника. Сперва Сорокин ничего не видел, но вдруг из-за сопки вылетело шесть «Мессершмиттов».

Сорокин запросил разрешение атаковать. «Атакуйте!» — раздался голос командира.

Имея преимущество в высоте и скорости, лётчики почти мгновенно очутились у вражеских машин, летевших плотным клином. В сетке оптического прицела увеличивался контур «мессера». «Прикрой хвост!» — скомандовал Захар своему ведомому и открыл огонь…

Самолёт противника перевернулся через крыло и, сверкнув зелёным лягушачьим брюхом, стал падать вниз.

…Из шести лишь трём «мессерам» удалось удрать; остальные нашли себе могилу среди кольских сопок.

Захар дотянул до аэродрома буквально на последних каплях бензина. «Когда мы уже шли на посадку, вдруг почувствовал, как безумно болят ноги, — вспоминал он. — На аэродроме я попросил своего техника нарисовать красной краской на фюзеляже моего истребителя дорогую для меня седьмую звёздочку».

В дальнейшем Захар Артёмович Сорокин сбил ещё три немецких самолёта. Всего у него десять подтверждённых побед. Из них четыре самолёта он уничтожил, будучи на протезах.

Тогда же, в феврале 1943-го военный атташе Великобритании, прибывший в Заполярье, вручил ему орден Британской империи V степени и грамоту короля Георга о присвоении ему дворянского звания, сказав при этом: «Пока в России есть такие люди, она непобедима».

Дочь Захара Мария рассказала, как ее отец стал Героем Советского Союза.

«В августе 1944 года, уже будучи командиром эскадрильи, Сорокин, возвращаясь из района полуострова Рыбачий на базу, услышал в наушниках: «Первый! (позывной Захара – А.Е.). Ты – Герой! Как понял? Приём».

В июне 1945 года Захар Артёмович вышел в запас по инвалидности. Переехал в Евпаторию, а позднее — в Москву. Работал в комитете ветеранов Великой Отечественной войны и обществе «Знание». Написал несколько книг, среди которых «Истребители идут на перехват» (1965), «Поединок в снежной пустыне» (1977), «На виражах мужества» (1978). Практически каждый год бывший лётчик лежал в госпиталях, так как протезы сильно натирали ноги — тогда ведь силикона не было. Тем не менее, Сорокин объездил всю страну: выступал в школах, пионерских лагерях, воинских частях и даже тюрьмах… Герой Заполярья был необходим всем!

Дочь Захара Артёмовича с гордостью рассказывает, что отец неоднократно бывал в Звёздном городке, дружил с Гагариным. Первый космонавт нередко говорил: «Мы все учились у Сорокина».

Всего сбитых самолётов 10 + ещё 1 предположительно; боевых вылетов - 267.

Предположительные победы назывались «неподтверждёнными». По правилам советской авиации, победа учитывалась только в том случае, если находился свидетель этого эпизода. Например, ведомый Сорокина или кто-то из его звена.