Салтыков-Щедрин отнёс Максимова к числу лучших этнографов-беллетристов, рассказы которого «должны быть настольною книгой для всех исследователей русской народности».

Имя Сергея Максимова хорошо знакомо историкам и этнографам: редкая научная работа по истории и культуре Севера - от курсовика до докторской диссертации - обходится без цитат его книг. Труды Сергея Васильевича Максимова издавались многократно при его жизни и после, переиздаются большими тиражами и в XXI веке. За одну из них – «Год на севере» -- автор был удостоен Золотой медали Императорского русского географического общества. И вполне заслуженно: ни до, ни после Максимова никто из путешественников не сделал более детального описания огромного региона Европейского севера России.

Однако о самом писателе, его личности и жизненном пути знают далеко не все его читатели. Как, например, и тот факт, что в период его путешествий по Северу (февраль 1856 - февраль 1857 гг.) Сергею было всего 25 лет! А многие его представляют «усталым путником», «старым бродягой», как называл его в своих дневниковых записях известный меценат театра Алексей Александрович Бахрушин.

Действительно, в своих странствиях Сергей Васильевич объездил (а центральную часть обошёл пешком!) всю Росею-матушку: от Арктики до Каспия, от Амура до западных губерний. Вот уж точно – «усталый странник». Но ещё более метко определил его сущность писатель Владимир Личутин, назвав его «очарованным странником». Владимир Личутин – автор произведений о жителях берегов Белого моря, и с Сергеем Максимовым их роднит то, что в их произведениях о севере присутствует и прошлое, и настоящее, и мифология, -- а кроме того, они оба, не идеализируя север, зная все негативные стороны жизни в этом суровом краю, всё же очарованы природой «полунощного мира», а главное – её людьми… Но Личутин – уроженец Мезени, а вот как оказался молодой студент из Санкт-Петербургской медико-хирургической академии на крайнем севере, и почему свою поездку он предпринял в годы Крымской войны? Буквально за год-два до того к северным берегам России подступали английские войска, и времена были «крепкотугие», по поморскому выражению, отнюдь не для романтических вояжей. Так кто же он такой, Сергей Васильевич Максимов?

Родился будущий литератор 25 сентября (7 октября), по другим данным - 11 (23 октября) 1831 года в российской глубинке, в Кологривском уезде Костромской губернии в семействе небогатого дворянина коллежского асессора Василия Никитича Максимова, служившего уездным почтмейстером.

Красоту родных «картинных мест» Максимов-младший описал в очерке «Грибовник»: Парфентьево «кругом обступили … сухие боры, воздух весь пропитан ароматом окрестных сосновых лесов». В посаде Парфентьево провёл своё детство Сергей Максимов, сюда же он вернулся на склоне лет, болея, - здесь, где «воздух пропитан смолкой», могли свободно дышать его больные легкие.

Образование Сергей начал получать в посадском училище, однако, обучение в нём было таково, что дети не могли усвоить даже «азбучных складов». Поэтому Василий Никитич, сам человек образованный, определил сына в уездное училище, а затем, благодаря настойчивости отца, Сергей был зачислен в Костромскую гимназию «на полное дворянское содержание».

Пансионер Максимов оправдал доверие костромского дворянства: его речь на выпускном торжестве «Ломоносов, как первый русский ученый» произвела «сильное впечатление» на гимназическое начальство и гостей вечера. «Речь вышла дельная, красивая», - вспоминали его однокашники. Следует отметить, что все три сына парфентьевского почтмейстера были людьми незаурядными: два брата – Сергей и Николай -- стали литераторами, младший Василий был знаменит научными трудами по хирургии. Вероятно, на их становление в юности оказали влияние друзья отца, среди которых были и опальные поэты, и исполнители народных баллад, и знаменитые раскольники (один из них был сослан на Соловки как особо опасный «непокорник») – люди все образованные, хранители традиций русской культуры. 

Поскольку гимназия в то время открывала путь к поступлению в университет, в 1850-м году Сергей Максимов отправился в Москву для получения филологического образования. Но поступил он на медицинский факультет Московского университета. Выбор факультета не был его доброй волей. Дело в том, что во времена, когда в Европе только отшумели революции 1848-1849 гг., получившие название «Весна народов», в Москве приём на гуманитарные факультеты – рассадники революционных идей -- был закрыт.

Занятия медициной не пришлись по вкусу новоиспечённом студенту: его интересы были вне стен университета. В Москве он попал в литературную среду, сформировавшуюся вокруг газеты «Москвитянин». Писателей и журналистов этого кружка объединяло увлечение русским театром, народными песнями, народной культурой. Это и были первые университеты для будущего литератора. «Москве я обязан моими первыми литературными связями, моим литературным воспитанием и первыми проблесками моего сознания, что я должен чем-нибудь быть полезен народу», -- впоследствии признавался Сергей Васильевич. Учителями Сергея Максимова стали Александр Николаевич Островский и Алексей Феофилактович Писемский. В надежде получить филологическое образование, в 1852 году Сергей переезжает в Санкт-Петербург. Увы, этим планам не суждено было осуществиться, и Максимову пришлось продолжить учиться на «медика». И всё же через несколько лет он уволился из Санкт-Петербургской медико-хирургической академии, выбрав не менее лёгкую, нежели профессия врача, стезю российского литератора и просветителя.

Ещё будучи студентом, Максимов начинает сотрудничество с издателями Справочного энциклопедического словаря. Один из первых его публицистических очерков был посвящён Владимиру Ивановичу Далю, продолжателем дела которого по изучению языка и быта русского народа стал Сергей Максимов. Познакомиться с самим Владимиром Ивановичем Максимов смог только через несколько лет, когда пути странствий привели его в Нижний Новгород, где В.И. Даль служил управляющим удельной конторой. В 1954 году в журнале «Библиотека для чтения» был напечатан первый литературный очерк С.В. Максимова «Крестьянские посиделки в Костромской губернии». Сергей Васильевич вспоминал: «В редакции «Библиотеки для чтения» я …был обласкан, услышал первые приветливые слова и поощрение к тем работам по изучению крестьянского быта, которые я тогда робко начинал».

Действительно, публикации начинающего литератора не остались незамеченными. Прочитав один из очерков Сергея Максимова, известный литературный критик Иван Иванович Панаев писал: «В своём рассказе Максимов обнаружил … умение владеть простонародным языком, умение, которое даётся нелегко и не всякому». Первые работы Сергея Васильевича, его «наблюдательность и талант» были замечены тогдашним светилом русской литературы – Иваном Сергеевичем Тургеневым. Считается, что это именно он посоветовал Максимову: «Ступайте-ка в народ, внимательно наблюдайте, изучайте его на месте... У вас хорошие задатки... Дорога перед вами открыта».

Окрыленный одобрением мэтра, Сергей Максимов в 1855 году начинает свои «хождения в народ», причём в прямом смысле: он отправляется в свои первые литературные путешествия пешком. Стоит сказать, что в России во времена Николая I тема «народа» стояла очень остро, её обсуждали теоретики всех идеологических направлений, а вот с практиками дело обстояло очень плохо. Трубадуры народной жизни, как правило, народ-то и не знали, судили о его нуждах либо через призму идеологических схем, либо по публицистике, написанной такими же, как и они, «знатоками» души русского народа. Не случайно Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин писал, что русские интеллигенты смотрели на Россию «равнодушными и поверхностными глазами заезжего туриста».

Таким образом, у Сергея Максимова практически не было предшественников в деле изучения народной жизни «изнутри» и он выбрал свои методы работы. Молодой исследователь переодевался семинаристом или коробейником-«офеней», чью жизнь и язык он изучал, и шёл странствовать по Руси. Свои литературные путешествия он начал с Владимирской губернии, затем обошёл Нижегородскую, Вятскую. Результатом его странствий стали очерки из народной жизни: «Извозчик», «Швецы», «Маляр», «Сергач» (о поводыре медведя).

Его раннее творчество было высоко оценено современниками, как и его более поздние произведения: «По русской земле», «Нечистая, неведомая и крестная сила», «Куль хлеба и его похождения». Литературоведы определяют жанр произведений С.В. Максимова как «особая беллетристика, проникнутая личностным началом», «этнографическая проза», «фактографическая хроники», «этнографические путевые очерки», «художественно-этнографическое исследование в жанре путевого очерка». Но главное, что современники увидели в очерках писателя «желание понять народный мир как он есть,…понять равноправно и человечно», «с особым ударением на его мудрости, которую нелегко уразуметь ненародному человеку». Так отозвался о нём литературовед, этнограф, вице-президент Петербургской академии наук А.Н. Пыпин. Сам Максимов писал о своём творчестве: «странствовал долго, забирался далеко, видел многое ... в деревню я унёс свою любознательность, изучая беспомощную нищету... Любовь помогла разобраться, что под деревенскими лохмотьями бьётся горячее сердце, … что борьба с суровой природой руководствуется изобретательностью ума, направляется богатырским силами, могучим народным гением».

Деятельность по изучению жизни народа не была простой: в своих странствиях юноша ходил пешком и ездил на всех видах повозок по российскому бездорожью, плавал на судах, ночевал на постоялых дворах, встречался в пути, будучи безоружным, с людьми разных судеб и настроений… Неспроста Максимов частенько вспоминал народную поговорку: «Не зовут вола пиво пить – зовут вола воду возить».

Результаты творчества С. Максимова не замедлили сказаться: его работы были нарасхват в редакциях самых читаемых журналов («Отечественные записки», «Современник», «Сын отечества»), его книги выходили большими тиражами и тут же раскупались. М. Е. Салтыков-Щедрин отнёс Максимова «к числу лучших … этнографов-беллетристов», рассказы которого «должны быть настольною книгой для всех исследователей русской народности, наряду с трудами Даля». И потому, когда Морское министерство задумало осуществить проект, связанный с изучением регионов страны, Максимов попал в число литераторов, которые были привлечены к реализации этого проекта.

Необходимость провести исследования заключаюсь в следующем. Неудачи России в Русско-турецкой войне (более известной как Крымская) показали несостоятельность системы набора нижних чинов на флот. Известно, что в рекруты (а особенно на флот) из городов и деревень старались «сплавить» нарушителей спокойной жизни (драчунов, любителей выпить и прочих «разгильдяев»), и, к тому же, на флот попадали ребята из «сухопутных регионов». Служили они, по тем временам, долго (достаточно вспомнить главного героя фильма «Максимка» «возрастного» матроса Лучкина), и заменить нерадивых служивых было нелегко. Все эти проблемы вскрылись в годы военных испытаний, и морское ведомство решило позаимствовать опыт европейских стран, где на флот набирали молодёжь из прибрежных регионов, с детства знакомых с водной стихией.

Поэтому в 1856 году, по заданию Российского морского министерства, в разные регионы страны, на берега морей и больших рек были отправлены литераторы и сотрудники журналов, которые должны были описать быт, а главное, нравы народов, чья жизнь была связана с морем или рекой. Например, на Волгу отправился будущий знаменитый драматург А.Н. Островский, а на Каспий -- писатель А.Ф. Писемский. Но самый сложный участок работы достался Сергею Васильевичу Максимову: он отправился в странствия по северу России, так как к моменту, когда он включился в эту работу, «остались свободными лишь негостеприимные, суровые и холодные страны Севера, расположенные по северным рекам и Белому морю». В феврале 1856 года он уволился, по личному прошению, из Медико-хирургической академии и отправился в трудное путешествие к берегам Арктических морей.

Север к середине XIX века был практически не изучен, как, собственно и другие окраины России. В.Г. Белинский в 1840-е годы писал, что Россия – «это целые миры, оригинальные и по климату, по природе, и по языкам и наречиям, по нравам и обычаям …Северная полоса России резко отличается от средней. …Переезд из Архангельска в Астрахань – всё равно что переезды из одного мира в другой». И добавляет: «какая пища для ума наблюдательного, для пера юмористического!» Действительно, несмотря на то, что собираемая по заданию Морского министерства информация должна была носить официальный, возможно, даже формальный, характер, Сергей Васильевич Максимов отнёсся к выполнению поручения творчески. И очень ответственно!

Для начала, прибыв в Архангельск, С.В. Максимов провёл «приготовительное книжное знакомство с губернией» по печатным изданиям, познакомился с архивными документами, досконально изучил выпуски газеты «Архангельские губернские ведомости», издававшейся с 1838 года. Исследователю было важно проследить историю колонизации края новгородцами и основные вехи истории Севера, не знавшего крепостной неволи, изучить особенности промыслов и общественной жизни. Помимо сведений из печатных книг, журналов и архивов, Максимову удалось собрать устные предания о крае. И затем, на протяжении всего своего путешествия, он записывал рассказы местных жителей о Марфе Борецкой, Петре Первом, архиепископе Афанасии, протопопе Аввакуме, о новгородском вечевом колоколе, о пути к Груманту и Матке -- Новой Земле, местные предания и сказины. 

Командировка была ограничена одним годом, и за этот небольшой период времени Сергей Васильевич успел познакомиться с историей края и объехать (на тройках, верхом, на оленях, карбасах, шхунах и пр.) практически все оконечности губернии. Он успел побывать на Двине, Пинеге, Мезени, Печоре (достигнув Пустозерска), объехать берега Белого моря (Зимний, Летний, Карельский, Терский), совершить паломничество на Соловки, добраться до Баренцева моря и описать неведомый Мурман, со слов мезенских поморов описать острова Колгуев и Вайгач, составить представление о северных городах, посадах и сёлах (Архангельске и его окрестностях, Холмогорах, Усть-Цильме, Мезени, Сумском посаде, селе Кереть и др.)

Во время странствий он вёл путевые заметки в маленьких записных книжечках и позднее сумел сделать подробнейшие описания всех этих мест. Его труд, получивший название «Год на Севере», состоял из очерков, опубликованных сначала в «Морском сборнике», а затем в книгах «Белое море и его прибрежье», «Поездка по Северным рекам» (вышли в 1859 году) и книге «Ледяное царство» (1886 год издания).

Первые две части книги «Год на севере» были отмечены малой Золотой медалью Императорского русского географического общества, и не случайно. Эти очерки – не сухой отчёт репортёра и не этнографическое заметки о народах севера, а детальное описание огромного по площади региона. Причём очерки, выполненные мастером слова, были документальные по содержанию и художественные по форме изложения.

Современник Максимова литератор А.В. Дружинин заметил: «безо всякого старания со стороны автора, безо всяких стремлений его к погоне за поэзией – поэтическая сторона книги» сказывается «сама собою». О «нечаянной красоте» русского искусства очень хорошо сказал французский писатель Проспер Мериме в письме к Тургеневу: «Ваша поэзия ищет прежде всего правду, а красота потом является сама собой».

Так было и с путевыми заметками Максимова. Он как бы невзначай передаёт картины северной природы -- просто не может «пройти мимо» «картинной прелести …зеркального озера» или живописного восхода солнца на море:

«Во всей своей необъятной красе, как огненный шар без лучей, выплывало из-за дальнего края моря летнее солнце. Пронизавши воду своим пурпуровым отцветом, солнце выглянуло из-за воды сначала краем, который постепенно и заметно увеличивался, и золотил воду».

А вот как описал северное сияние, когда «сполох играет», С.В. Максимов в очерке «Новоземельские моржовые промыслы»: «словно густой, тёмный флёр, опустился на окольность. Вдруг мрак этот исчез, … весь снег со всех сторон покрылся багровым, как будто занялось пожарное зарево, кровяным светом». Северная природа действует на молодого путешественника магически: например, на Соловках, по дороге на Анзер, он заворожён окружающей его красотой: «Весело на душе, летят все чёрные мысли прочь, забываешь обо всём прежнем и живешь только настоящим». Но больше всего впечатлило его, «сухопутного» жителя средней полосы России, море. Он много раз описывает его состояние в своих заметках. Вот строки из очерка «Терский берег Белого моря»: «Море буквально кипело котлом. Ветер свистел невыносимо, …ходил свободно, без препятствий. Здесь он был полный неограниченный властелин и хозяин».

Следует сказать, что Максимов отнюдь не идеализировал своё путешествие -- он скрупулёзно, с долей иронии, описал все тяготы своего пути:

«Помню, когда, к неописуемому моему счастью, проширкал наш карбас своей матицей – килем – для меня в последний раз по коргам и стал на мель, я нетерпеливо бросился вперёд по мелководью оставшегося до берега моря вброд. Помню, что с трудом я осилил гранитную крутую вараку, …щелья, переполз через все другие спопутные, перепрыгнул через все каменья и скалы и… бежал – бегом бежал в селение».

Молодой путешественник «радовался, что не посадят уже в мучительный карбас и не стеснят будкой и капризами моря». Он был готов к любым испытаниям пути: «первый раз в жизни попробую ехать верхом во что бы то ни стало». За время странствий по северу Сергей стойко переносил тряску в дорожном тарантасе и качку морских переходов на шхуне, стужу зимних поездок по северным рекам (хорошо ещё, что его «загодя «обрядили» в самоедские малицу и пимы!), дорожные аварии (тройка …измученных лошадёнок…сбилась с дорог в сугроб. Опрокинула кибитку набок. Я вылез, но ушёл в снег по плечи, и оттуда вылез и опять сидел в кибитке»), докучливых комаров и мошку в таёжной глухомани; испытал все «прелести» «утомительнейшего, неприятного пешего хождения под сильным дождём».

Отдыхал путешественник, как правило, в станционных домах. Но, что показательно, столичный студент как будто не замечает убогости обстановки и неудобства походной жизни. Наоборот, он с восхищением описывает, например, то, какие картины украшают стены постоялого двора или дома гостеприимных хозяев, не раз встречавшихся ему на Севере. Картины были такого содержания: «Диоген с бочкой и Александр Македонский перед ним в шлеме», «К атаману алжирских разбойников представляют бежавшую пленницу», «Жена вавилонская, апокалипсис глава седьмая на десять», «Дмитрий Донской» и пр.

Удивляли его, жителя средней полосы, и богатые крестьянские дома. Вот как описывает он Сумский посад: «сумские дома, как и все поморские, двухэтажные, …у каждого дома крытый двор, над воротами непременно или крест, или икона». Величина домов-дворов особенно удивляла Максимова, так как в центральной России и по сию пору старые дома маленькие, иногда в два-три окна, и обычные для севера России пятистенки (где в середине дома ещё одна капитальная стена) там большая редкость. Внушало уважение путешественнику и внутреннее убранство дома («В каждом доме посудный шкаф-блюдник», на Мурмане обычно с привезённой из Норвегии посудой) и то, что «подпечки красят синей и красной краской, двери и рамы -- тоже, простенки снаружи обмазывают …охрой». Читатель книг Максимова может «побывать» с автором и в охотничьих и промысловых избушках, где можно «увидеть» нехитрую, но необходимую для выживания, особенно в условиях Арктики, утварь, рыболовные снасти, запасы снеди.

Сергей Максимов не просто описывает городки и сёла Севера, но и пытается воспроизвести их историю. Для этого он обращался за помощью, прежде всего, к сельской интеллигенции: учителям, немногочисленным местным чиновникам, священнослужителям. Максимов писал: «Добровольными помощниками были местная уездная и губернская молодежь из чиновничьего мира, …лица педагогического и духовного сословия... Знатоки-добровольцы обязательно вырабатываются всюду, доброхотно отдаваясь исследованиям родных гнёзд».

Но более всего он ценил рассказы простых людей – будь то старик-книжник из печорских старообрядцев, «говорунья старушка-хозяйка, явившаяся в дырявом крашенинном сарафане» с самоваром на постоялом дворе или помор -- шкипер шхуны, на которой Максимов совершал переход по Белому морю. Непросто было разговорить этих людей, были «нужны крайнее терпение и особые приёмы, чтобы войти в доверие». Особенно это касалось староверов, которые в николаевские времена борьбы с инакомыслием подвергались гонениям и потому были очень осторожны в общении с заезжим человеком. Подкупало северян в Максимове то, что он держался «без чванства», одевался не в мундир, а простую дорожную одежду, а главное – носил бороду.

Сам писатель признавался: «Доводилось… по неписаному обычаю, и пропускать «по доброй чарочке». Зато, когда доверие обреталось, …мужики начинали говорить, …как любит говорить русский человек, когда затронет все сердца один общий интерес и накипит на этих сердцах невзгода и недовольство, и когда нет русскому человеку никакого другого исхода, кроме этих торопливых и недовольных разговоров...». После задушевных бесед о том, «кому на Руси жить хорошо», начинало потоком литься народное творчество. Так Максимов записал песни «с нехитрым доморощенным складом» мезенского старика о том, как поморы «забыли путь на Грумант». А во время плавания по Белому морю писатель сумел расположить к себе попутчиков и был награждён тем, что «сумские девки нашлись в это время насказать мне много песен».

В книгах С.В. Максимова перед читателем предстаёт панорама образов северян: рыбак, охотник, помор, монах, ямщик, скряга-богатей, богомолица и такие «уникумы», как «печорский князь», чародей, икотница-кликуша. Интересно, что он выводит и индивидуальные образы, и коллективные портреты, например, народов севера (лопарей, самоедов, зырян) или жителей отдельных регионов («усть-целимы», «пустозеры», «печорцы», «мезенцы»).

Как собиратель народных анекдотов, он объясняет значение прозвищ (научный термин - экзоэтнонимы) жителей разных мест. Так, «архангельские жители у него - «шанежники», прозванные так за любовь к этому яству; матигорцы - «чернотропы», звались так оттого, что, занимаясь кузнечным делом, всегда выпачканы сажей и углём; ваганы (жители реки Ваги, прежде всего города Шенкурска) – «косопузые».

Максимов рисует картинку: «вот идёт шенкурский мужичок – кособрюхий водохлёб, с кривой подпояской, ... с деревянной ложкой на манер кокарды за ленточкой поярковой шляпы». Жителей же Холмогор, согласно местной легенде, наградил прозвищем «заугольники» сам Пётр I. Якобы когда он приехал в город, холмогорцы все попрятались за свои дома, высматривая его из-за угла, боясь, что царь накажет их за то, что когда-то их предки бежали из Новгорода от ярости московского царя Ивана Грозного.

Но больше всего внимания в своих заметках о севере уделяет Максимов жителям прибрежных сёл – настоящим поморам. Он сошёлся с ними близко, они даже брали его на промысел рыбы, с ними он отправлялся на шхуне в морской переход.

Поморы в описании петербургского писателя -- люди степенные, знающие себе цену, справедливые, умелые, а главное – бесстрашные. С одной стороны, они осознают всю опасность жизни морскими промыслами. «Жди от моря горя, а от воды -- беды», «морская губа -- что московская тюрьма: есть вход, а нет выхода». Поморы кормились морем: «море наше, где ни возьми, везде с рыбой, везде, стало быть, с добычей», «на печи лёжа, кроме пролежней, мало чего другого нажить можно, а с морем игру затеешь — умеючи да опасливо — в накладе не будешь», -- но ценой были «те горькие слёзы, которые доводится испытывать только на море».

Поморы-мезенцы, промышлявшие морского зверя, рассказывали Максимову: «не проходит года, чтобы не погибало два-три человека из смелых, действующих сломя голову и на своё русское авось мезенских промышленников: то льдины рушатся от столкновения с другими, то окажется, что нет пищи ни на льдине, ни за пазухой…. Смерть…неизбежная посетительница».

Но с другой стороны, поморы, даже понимая, что «безрассуднее, бесчеловечнее …тюленьих промыслов других больше и на свете нет», тем не менее, уже не могут жить без этих опасных занятий, не изменяют им: «море — это горе, а без него — кажись, вдвое». «У промыслового и поморского народа одна забота и конец один. Гляди ты на море, да полюби его, да не жалей души своей многогрешной — хорошо будет», -- резюмировал бывалый моряк.

Речь поморов, наполненная образами и подчас восторженными эпитетами, ласкает слух путешественника. Она выдает не очерствевшую душу северного человека, тонко чувствующего природную красоту сурового края. «Эка благодать! Эка благодать-матушка! Эко привольное раздолье, жизть благодатная!.. мирозданье божеское», -- восклицает помор. А как образно описывает старый рыбак морскую стихию: «Пылко стало в море, несосветимо пылко!».

Совершенно покорён был исследователь северного говора обращениями северян к людям, которые встречались им на пути. «Ласкательные приговоры и прозвища, какие только есть в их наречии, вообще богатом и до сих ещё пор сохранившем в неприкосновенной целости следы славянского новгородского элемента», были обращены и к самому Максимову («желанный», «богоданный»), и к другим странникам.

Например, Максимов рисует читателю картинку: «дряблая, разбитая ногами и голосом старушонка в крашенинном сарафане, с остроносой сорокой на голове» едет на богомолье на Соловки. Жители прибрежных сёл привечают её: «Богомолушка», «кормилушка», «возьми-ко, сердобольная, гривенку: поставь и за нас свечку там — не погнушайся, богоданная! А вот тебе пятак за проход, пирог на дорогу. Да присядь-ко, касатушка, пообедай». С таким же радушием принимали на всём Поморье и самого Максимова – старались накормили, обогреть, пытались во всем угодить. Однажды на Печоре ему даже отдали семейную реликвию -- берестяную книгу с текстами священных писаний.

С.В. Максимов подчёркивает исключительную порядочность поморских жителей. «Никто не обманет ложными вестями; каждый поступает честно. Честь — первое на языке слово, да и первая добродетель в сердце». «Поморы, за недосугом и за своими делами, не привыкли заглядывать в чужую душу и копаться в чужой совести, вообще заниматься обидным и щекотливым для других делом».

Нельзя сказать, что обо всех жителях северных окраин империи столь лестно отзывался С.В. Максимов. В очерках, предназначенных быть отчётом для Морского министерства, он не побоялся описать и скаредных богатеев, притесняющих простых односельчан, и местный чиновный мир, -- «согласное, живущее дружно и угощающее друг друга сытно … общество чиновников. Среди них, по обыкновению, принадлежит первое место разбитным усатым господам, с размашистыми, лошадиными манерами, и последнее место — жалким, загнанным, робким учителям уездного училища».

Не всегда жаловало перо командировочного и монахов. Он описал то, как в Соловецкой обители монахи из всего «делают деньги», превращая паломничество в, говоря сегодняшним языком, туристический бизнес. Однако следует отметить, что и монастырь времени посещения его Максимовым существенно отличался от сегодняшнего в лучшую сторону: был богат строениями, производствами, по островам бродили тучные стада коров и оленей, монастырские погреба был полны запасами рыбы и мяса. Паломники со всей необъятной России шли сюда за божьей благодатью, несли свои сокровенные помыслы «почившим в бозе» соловецким старцам и подношения насельникам архипелага.

Интересно и то, что Максимов с явным сочувствием относится к государственным инакомыслящим – староверам. Например, когда он воспроизводил на страницах своих очерков борьбу официальной церкви с непокорной обителью в период Никоновских реформ середины XVII века, он подробно описал и то, как стойко сопротивлялись старцы московским властям, и жестокость расправы над ними. Из монашествующих в обители во время приезда туда Максимова наибольшую симпатию вызвал у него настоятель монастыря Александр (в миру – Андроник Иванович Павлович).

На время пастырства отца Александра пришлось главное военное испытание для обители: в 1854 году английские корабли подвергли монастырь обстрелу. С.В. Максимов приводит самые лестные отзывы о настоятеле, сумевшем так организовать оборону обители (до этого он пятнадцать лет служил полковым священником), что англичане прекратили атаку и удалились восвояси. Оборона Соловков в годы Крымской войны стала одной из героических страниц истории Беломорья.

Много внимания уделил Максимов и «гендерному фактору», описывая, тоже с явным восхищением, и удалых поморок («онежская жёнка -- толковая, храбрая и сильная») и сметливых усть-цилимских «жёнок» (чего стоит один только рассказ о том, как они воскресили «печёрского князя», окатив его ушатом воды – бабьий сход порешил, что надо перекрестить умирающего лесничего).

С симпатией отзывается молодой путешественник о «женском населении, отличающемся крепким, здоровым и красивым телосложением», описывая, как во время праздника «породистые девки, все в красном, стоят, скрестив на плотных и высоких грудях руки». Максимов показывает конкретные женские судьбы (сказ об Анюте-икотнице) и приводит мнение о поморках их земляков: «баба, самая баба — уж чего бы, кажись, человека хуже?! — а и та, что белуха, что нерпа, — лихая в море. Смело давай ей руль в лапу и спать ложись, не выдаст: не опружит и слезинки тебе единой не покажет...!». Автор специально приводит цитату целиком, не убирая и обычный «мужской шовинизм» («баба — уж чего бы, кажись, человека хуже?!) и уважительное отношение к «слабому полу» -- по мнению поморов, они «сильные на руках и крепкие сердцем». Да и сам он с иронией, переходящей в уважение, пишет: «Четверо гребцов прекрасного пола, как объясняли мне, служили на этот раз заменою пары лошадей».

Но самые восторженные отзывы прозвучали в заметках Максимова о женщинах Мурмана, в подтверждение известного присловья «Кола -- бабья воля»: «тамошние жёнки так умудрились и освоились, что любая удачлива в рыбачестве, нестрашима и ловка в управлении рулём и парусом на морских промыслах. Они отличаются большой энергией и самостоятельностью».

Таким образом, люди Севера покорили молодого путешественника своими физическими и нравственными качествами. Главный вывод, который сделал либерально настроенный писатель из поездки на Север России – о несостоятельности мнения об «исключительной отсталости народа северных губерний». А такое мнение не раз звучало со страниц официальной прессы и фигурировало в отчётах чиновников. Подтверждением выводов Сергея Васильевича Максимова стали материалы его книг о Севере России, не потерявшие актуальности и спустя полтора века.

Не случайно и то, что после поездки на север России именно Сергея Васильевича Максимова Морское ведомство командировало на Дальний Восток, в только что присоединённую по Айгунскому трактату 1858 года Амурскую область. Туда уже были отправлены первые партии крестьян-переселенцев. Однако, во-первых, в правительственных кругах высказывались крайне противоречивые суждения о целесообразности хозяйственного освоения этого пустынного края, а во-вторых, официальные отчёты отличались от тех сведений, которые просачивались из этих отдалённых мест от самих переселенцев.

Действительно, как удалось выяснить С.В. Максимову, отчёты чиновников не соответствовали действительному положению дел. Интересно, что продвижение Максимова по Сибири к Дальнему Востоку коренным образом отличалось от путешествий по северу России, где он хоть и мог рассчитывать на некоторое содействие властей, но полагаться в продвижении по суше и морем ему приходилось в основном на себя. В Сибири же властями были сделаны особые распоряжения: местным чиновникам приписывалось «посланнику его императорского высочества» (великого князя Константина Николаевича, который был инициатором исследования российских окраин) снаряжать немедленно «потребное число казаков» для сопровождения в пути господина Максимова. Пользуясь такими привилегиями, Сергей Васильевич на Дальнем Востоке предпринял ещё и морской вояж. После обследования региона реки Амур, он погрузился на борт парохода «Америка» и прошёл на нём до одного из японских портовых городов, а на обратном пути «заглянул» в Маньчжурию и описал быт живших там китайцев. Его путевые заметки и наблюдения были затем опубликованы в книге «На востоке».

На обратном пути с Дальнего Востока С.В. Максимов получил ещё одно ответственное задание: обследовать сибирские тюрьмы и места ссылок. Выполняя это официальное поручение, литератор первым из русских интеллигентов окунулся в жизнь «кандальников» и, как отмечали потом его биографы, досконально изучил «все круги тюремного ада». Удивительно, но каким-то образом криминальный мир поверил ему свои тайны: Максимов изучил и представил в отчётах жаргон и секретный язык каторжников, особенности карточной игры, повседневную жизнь казематов, способы «отлынивания» от работы и симулирования болезней. Он описывает истории наиболее знаменитых уголовников, выявляет типы тюремных заключённых: бродяг, «жиганов», тюремных «авторитетов».

Первоначально книга С. В. Максимова «Ссыльные и тюрьмы» вышла с грифом «секретно» и пометкой «для служебного пользования» очень небольшим тиражом. Широкий круг читателей смог познакомиться с этой работой Максимова лишь в 1868-1869 гг. на страницах некрасовского журнала «Отечественные записки», и только в 1871 году она была издана отдельной книгой с названием «Сибирь и каторга». Такая секретность исследований Максимова была обусловлена не только тем, что в них был показан мир висельников и уголовников, но ещё и тем, что большая часть материала была посвящена жизни в Сибири «государственных преступников» -- политических ссыльных. «Во глубине сибирских руд» Максимову удалось пообщаться с декабристами и представить историю их сибирской ссылки. Специалисты по данной теме уверяют, что на то время это было самое значительное исследование по истории политической ссылки.

Публикации, вышедшие по итогам сибирской командировки Максимова, вызвали симпатии либералов, из них черпали информацию для своих произведений литераторы Толстой, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Чехов. Антон Павлович Чехов, готовясь к своей поездке на Сахалин, изучал книги Сергея Максимова, советовался с ним. Ещё один результат издания книг был неожиданным для самого автора: в 1871 году его назначили членом комиссии при Министерстве внутренних дел, которой надлежало обсуждать способы устройства каторжных работ.

Недолго отдыхал Сергей Васильевич после поездки на Восток страны – в 1862-1863 гг. Морское ведомство отправило его в новую командировку, на сей раз -- на Каспий и реку Урал. Максимов вновь изучает природу и особенности быта жителей, среди которых было много старообрядцев разных толков. Им и были посвящены основные его очерки того времени: «За Кавказом», «Субботники», «Прыгуны», «Секта общих», составившие сборник «Рассказы из жизни старообрядцев». Кроме того, он публикует свои исследования о народах России: вогулах, зырянах, вотяках, черемисах, чувашах, мордве, бурятах, киргизах, калмыках. И вновь рассказы писателя идут нарасхват в самых популярных журналах, а товарищество «Общественная польза» в 1865 году пригласило Сергея Василевича публиковать и редактировать издания «для народа». Это – начало «оседлой жизни» писателя, и тем не менее он признавался: «всякое не посещённое место ложится гнётом на сердце», и что он «упорное преследование заветных идей изучения России через посредство путешествия поставил главную целью жизни». Не изменяя этой цели, Максимов перерабатывает уже накопленный материал, публикует новые книги, в том числе и те, где он снова обращается к теме Севера и Арктики: «Мёрзлая пустыня», «Соловецкий монастырь, «Голодовка и зимовка на Новой Земле, «Ледяное царство и мёртвая земля».

Последнее путешествие по стране С.В Максимов предпринял по заданию Императорского русского географического общества в 1867-1868 гг. Он ездил по Смоленской, Витебской, Виленской, Могилевской и Минской губерниям. Таким образом, он, на протяжен своей жизни, обследовал все страну: был на Севере, Юге, Востоке, а теперь и на западе Российской империи. Материалы последней командировки Максимова были помещены в книге «Древняя и новая Россия», в роскошном многотомном издании «Живописная Россия: Отечество наше в его земельном, историческом, племенном, экономическом и бытовом значении».

После поездки по западным окраинам империи «усталый странник» Сергей Васильевич окончательно перешел к оседлому образу жизни. К этому времени семья Максимовых выросла. Сергей Васильевич в 1862 году венчался и прожил с женой Ольгой Ивановной до её смерти в 1887 году. У них было четверо детей: три сына и дочь. Содержать семью на литературные заработки было сложно, и С.В. Максимов в 1868 году согласился «вступить в должность» редактора «Ведомостей Санкт-Петербургского градоначальства и столичной полиции».

Ежедневно в течении последующих тридцати лет он занимался редактированием статьей с полицейскими сведениями типа «укушение собакой», «неосторожная езда», «раздавленный вагонами». Кроме того, ему приходилось вести тяжбы с начальством по редакционным делам, а человеком Максимов был непримиримым, не терпящим фальши. Рассказывают, что однажды, слушая льстивые речи на званом ужине у редактора одной из газет, Максимов не выдержал и при всех заявил юбиляру: «И ты веришь, что они говорят тебе правду! Неужели ты так глуп?».

Ещё одна «подработка» -- в редакции журнала «Вестник попечения о раненых и больных» -- тоже приносила писателю не столько заработок, сколько заботы, и Сергей Васильевич сетовал друзьям, что вынужден сидеть по вечерам и ночам в издательстве и типографии вместо того, чтобы заниматься творчеством. И тем не менее, творить он не переставал: в эти годы выходят его книги «Бродячая Русь Христа Ради», он собирает материал для издания книги «Крылатые слова». В старых рукописях и книгах, в своих записных книжках, накопленных за несколько десятков лет его поездок по стране, он находил выражения, непонятные современному его читателю, и пытался их объяснить. Считается, что и само словосочетание «крылатые слова» вернулось в обиход именно после выхода в свет его публикаций.

Эта работа спасала Сергея Васильевича от рутины редакционной работы, так как человек он был весёлый, любитель «шебаршить» (словечко самого Максимова), как и его друзья – писатели, скульпторы. Причём всё это были уже вполне солидные «дяди» с бородами и житейским опытом. Сергей Васильевич писал: «после занятий в Публичной библиотеке мы собирались пить чай со сливками в Балабинском трактире... на нашем языке -- Балабаевской обители, где архимандритом наречен был я, сам Костомаров носил чин «канонарха», книгопродавец Д.Е. Кожанчиков – «иконома»; все прочие, приходившие к нам на беседу, носили общее имя «благодетелей».

Весёлые посиделки были не единственной площадкой, где известный балагур проявлял своё чувство юмора, -- оно помогало Сергею Максимову делать легко читаемыми многочисленные его публикации -- это бы так называемый археографический юмор. Юмором проникнуты его письма друзьям, даже о своих болезнях он писал с неизменной иронией: «меня посетила старая знакомая непрошенная гостья ... – инфлюэнца». «Три года тому назад в моем лёгком расположились лагерем каховские сапёры и понаделали рвов в виде туберкул, однако, ловкими докторскими маневрами они вынуждены были очистить место и снялись с него. А теперь уже на другом месте... лагерь из новобранцев». Увы, болезнь у Сергея Васильевича была нешуточная – туберкулёз.

Лишь к концу жизни С.Ф. Максимов заслужил небольшую пенсию и вышел в отставку в чине действительного статского советника. Он оставил наконец-то ненавистную ему работу редактора полицейских «Ведомостей», поработал немного в созданном меценатом князем В.Н. Тенишевым «Этнографическом бюро», целью которого был сбор сведений «о крестьянах и городских жителях образованного класса, а также изучение народных обычаев, обрядов и верований». Однако смена управляющего в Бюро, не разделявшего демократические взгляды Максимова, привела к отказу Сергея Васильевича от дальнейшего его сотрудничества с Тенишевым.

Пришло время подводить итоги. В 1898 году вышло собрание сочинений С.В. Максимова -- 12 томов. Неутомимый труженик, он сетовал, что не успел закончить своих работ, особенно публикацию книги «Крестная сила», где собирался поверить читателю собранные им истории о разной «нечисти» и «нежити», о суевериях, магии заговоров и обрядов. За полгода до смерти в письме к другу писатель сообщал: «ничего я не написал, что не печатано и, по случаю болезни, даже не успел кончить начатого. И это – вторая моя, нравственная болезнь, более тяжкая, чем физические страдания». Максимов был уверен, что «недуг -- ... наказание ... за безрасчётную торопливость жить». А он действительно торопился жить, чтобы осуществить хотя бы часть из задуманного, но не осуществлённого: написать историю русской бороды, описать особенности фасонов шапок и шляп на Руси, рассмотреть традиции поведения русского человека в гостях...

Максимов не сдаётся болезни: «Для удобства и работ на всю весну и лето забираюсь … в сухие сосновые боры моей святой родины…. Там думаю и повоевать с сапёрами». Увы, «сапёры» Коха делали своё дело, и писателю всё сложнее было дышать и говорить, хотя присутствие духа и чувство юмора он всё же не терял. Так, узнав об избрании его почётным академиком Императорской академии наук «по разряду изящной словесности, учреждённому в ознаменование столетия со дня рождения А.С. Пушкина“» в декабре 1900 года Максимов шутил:

«С возведением меня в звание почётного академика... обязан надеть белый галстук и ... фрак, чтобы представиться Константину Константиновичу. И не знаю теперь, чем я буду говорить с ним: с разбитым вдребезги горлом придётся, видимо, обычаем московских купцов, подхватить обеими руками брюхо и кланяться в пояс – кланяться до тех пор, пока глаза не нальются кровью».

Сергею Васильевичу удалось на короткое время поправить здоровье, побывав в Крыму, и он даже принял решение поселиться там неподалёку от А. П. Чехова, страдавшего тем же недугом. Друзья мечтали сидеть рядом в плетёных креслах и любоваться ультрамарином морской глади… Собираясь в Крым, Сергей Васильевич заехал в Варшаву к брату Василию, известному хирургу. Брат настоял на необходимости сделать операцию, которая, однако, лишь ненадолго продлила жизнь С.В. Максимова. «Усталый путник» завершил свои жизненные странствия 3(16) июня 1901 года на семидесятом году жизни. Его похоронили на Волковском кладбище в Санкт-Петербурге, на Литераторских мостках, где нашли своё пристанище и его собратья по перу и просвещению народа.

«Это удивительно скромный человек и далеко не оценённый по достоинству на своей родине», -- писал сразу после смерти Максимова его первый биограф литературовед П.В. Быков.

По-настоящему оценили Сергея Васильевича Максимова уже в ХХ и ещё более – в XXI веке, когда в обществе вновь идёт поиск национального идеала. Экскурсоводы на Соловках непременно цитируют отрывки произведений Максимова. Его книги не потеряли своей ценности ни в прямом, ни в переносном смысле. Двухтомник «Год на севере», изданный П.К. Прянишниковым в «цветном иллюстрированном коленкоровом переплете» в 1890 году, букинисты оценивают в 20 тысяч рублей. Разлетаются с полок магазинов новые выпуски книг писателя. Его произведения сегодня можно почитать в электронном виде и послушать в аудиозаписи. Служение своему народу «очарованного странника» Сергея Васильевича Максимова продолжается.