Река Берёзовка по сибирским меркам совсем невелика. Её длина всего 517 километров. Она спокойно течёт по Юкагирскому плоскогорью, пересекая по пути Полярный круг, и впадает в Колыму чуть ниже города Среднеколымска.

Колымский край богат водой. Озёр и рек разной величины там бессчетное множество. Но если сама Колыма прославилась как район золотых приисков и как печально знаменитая «чудная планета» – место заточения и гибели множества людей в 1930-1950-е гг., то её скромному притоку Берёзовке выпала на долю известность совсем другого рода. В 1901 году эта речка на какое-то время стала объектом внимания натуралистов всего мира. Всё началось с того, что в августе 1900 года местный житель, эвенк Уяганского рода Колымского округа Семён Тарабыкин, промышлявший поиском и продажей мамонтовых бивней, обнаружил на берегу Берёзовки не очередной фрагмент скелета этого древнего животного, а нечто куда более редкое – законсервированный вечной мерзлотой труп мамонта. Голова животного выглядывала из оледеневшей почвы, из двух бивней уцелел только один. Всё остальное тело скрывалось в мёрзлом грунте. Сейчас мы знаем, что останки принадлежали крупному, матёрому самцу, погибшему в возрасте около 50 лет. Жил он около 44 000 лет тому назад (по другим данным – около 32 000 лет назад).

Тарабыкин унёс с места находки бивень и продал его казаку Среднеколымской казачьей команды Иннокентию Явловскому, рассказав ему о замороженной туше. Казак отправился на берега Берёзовки и убедился, что туземец его не обманывает. Явловский знал, что за обнаружение такой редкости полагается хорошая награда. Он подал рапорт исправнику, приписав честь находки себе:

«...бродя постоянно по тайге за промыслом и за розыском мамонтовой кости, дающими мне средства к жизни, я постоянно, вот уже в течение многих лет, прилагал старания к тому, чтобы обнаружить где-нибудь место нахождения мамонта. Наконец, ныне осенью мне удалось это: мною найден целый и почти совершенно сохранившийся мамонт.

Находится найденный мной мамонт в Колымском округе, на левом берегу речки Берёзовки, впадающей в реку Колыму с правой стороны в 100 верстах ниже г. Средне-Колымска… Находится мамонт в полулежачем положении, так что голова его, уткнувшись подбородком в землю, находится почти в перпендикулярном положении… [в теле] от гнилости образовалось небольшое отверстие, чрез которое таким образом беспрепятственно можно проникнуть внутри тела мамонта; передние ноги не видны...»

Исправник послал своего помощника, Николая Горна, чтобы тот проверил правдивость показаний Явловского. Горн не только составил описание трупа, но даже захватил часть содержимого желудка мамонта. После этого был оповещен якутский губернатор В.Н. Скрипицин, который тоже оценил важность находки и немедленно послал донесение в столицу. Его письмо, отправленное из Якутска 9 марта 1901 г., добиралось до Петербурга почти месяц, и 11 апреля было зачитано на заседании Физико-математического отделения Академии наук.

Академики сразу поняли, что надо спешить. Если мёрзлый грунт, хранящий в себе драгоценный труп, продолжит оттаивать, то мягкие ткани мамонта достанутся прожорливым падальщикам – волкам, лисам или воронью, – и в руки учёных попадет только обглоданный скелет.
Бюрократическая машина Империи, которую только ленивый не ругал за неповоротливость, в этот раз сработала оперативно. Уже 25 апреля министр финансов С.Ю. Витте распорядился выделить из казны 16 300 рублей на организацию доставки мамонта в Петербург. Началась спешная подготовка к сложной и уникальной по тем временам экспедиции.

Волнение петербургских академиков легко понять. Хотя мамонты относились к числу едва ли не самых хорошо изученных ископаемых животных, практически всё, что знали о них в те годы палеонтологи, основывалось на изучении скелетных остатков. До обнаружения «берёзовского мамонта», как его стали называть в научной литературе, самой выдающейся находкой такого рода был «мамонт Адамса», найденный в 1799 году на острове Быковском, что в восточной части дельты Лены. Его также обнаружил туземный охотник, который в течение нескольких лет наблюдал за тем, как понемногу вытаивает из почвы исполинская туша. Наблюдал, естественно, не из научных, а из совершенно практических побуждений: оттаивавшее мясо шло на пропитание ездовых собак.

В 1804 году место находки посетил любознательный якутский купец Болтунов, оставивший описание и зарисовки увиденного. Но только в 1806 году известие об этом мамонте дошло до профессионального натуралиста – шотландского ботаника Р. Адамса, находившегося тогда в Якутске. Именно его усилиями в Санкт-Петербург было доставлено то, что сохранилось от замороженного трупа – целый скелет с небольшими фрагментами мягких тканей, кожи и шерсти. В 1808 году смонтированный скелет мамонта Адамса был выставлен в Санкт-Петербурге для всеобщего обозрения. Ни один музей мира в те годы не мог похвастаться подобным экспонатом.

В течение последующего века продолжались поиски замороженных трупов мамонтов, но каждый раз учёных ждала неудача. Чаще всего сведения о находках доходили до них так поздно, что к тому моменту, когда экспедиции добирались до места назначения, брать было уже нечего, кроме обглоданных костей. Бывало и такое, что местное начальство, не желая осложнять себе жизнь хлопотами, приказывало втихомолку уничтожить найденную тушу.

Сейчас в распоряжении палеонтологов имеются несколько трупов мамонтов разного возраста, дошедших до нас в замороженном или мумифицированном виде. Хронология и география подобного рода находок по состоянию на 1981 год дана на прилагаемой ниже карте. Но тогда, в 1901 году, открытие Семёна Тарабыкина стало поистине «находкой века».

Было решено, что труп березовского мамонта должен стать экспонатом Зоологического музея Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге. Во главе снаряжённой для этой цели экспедиции был поставлен сотрудник музея Отто Герц. Небольшой отряд «охотников за мамонтом» покинул столицу третьего мая 1901 года, чтобы вернуться десять месяцев спустя.

Как ни замечателен сам по себе берёзовский мамонт, главный герой этого очерка вовсе не он. В конце концов, об этом «пришельце из прошлого» написано немало. Хорошо известна и история экспедиции, отправленной для его доставки в Петербург. О ней рассказал сам Отто Герц в своём отчёте, напечатанном в 1902 году в научном журнале «Известия Императорской Академии наук», а также авторы нескольких научно-популярных книг, опубликованных позднее. О ней пишет американский палеонтолог Эндрюс в книге «Диковинные звери», изданной в русском переводе в 1963 году и хорошо известной советским читателям. Без упоминания берёзовской находки не обходится ни одна обзорная монография, посвящённая мамонтам и истории их изучения.

Но что мы знаем о человеке, благодаря энергии, воле и самоотверженности которого берёзовский мамонт стал достоянием науки? Об Альфреде-Отто Герце, заплатившем за это жизнью?

Оказывается, очень мало. В русской Википедии нет посвящённой ему статьи (хотя такая статья есть в якутской версии, не говоря уже о наиболее полной английской), нет его имени и в энциклопедиях – Большой Советской и Большой Российской. Конечно, специалисты по истории зоологии помнят и знают о нём. Но до сих пор в научной литературе отсутствует сколько-нибудь полная биография этого незаурядного человека.

Мой очерк не претендует на исчерпывающую полноту, хотя и основан на изучении ряда неопубликованных документов о Герце, хранящихся в Санкт-Петербургском филиале Архива Российской академии наук. Подготовка такой биографии – дело будущего. Пока же мне хочется рассказать широкому кругу читателей о судьбе Отто Герца, тем более интересной, что она тесно соприкасалась с биографией ещё одного выдающегося человека – великого князя Николая Михайловича (1859–1919), родного внука императора Николая I и, пожалуй, единственного представителя династии Романовых, которого можно без всяких оговорок и кавычек назвать настоящим учёным. Необычно и то, что подлинной страстью Отто Герца, полностью определившей его жизнь и судьбу, были вовсе не вымершие чудовища, а… бабочки. Итак, давайте проследим, каким образом охотник за бабочками превратился в охотника за мамонтом.

Детство и юность героя моего очерка известны лишь в самых общих чертах. Альфред-Отто Герц родился 28 октября 1853 года в небольшом городке Хойерсверда в Силезии (современная Польша). После окончания гимназии он по каким-то причинам оставил учёбу на медицинском факультете Лейпцигского университета и получил образование частным образом – в качестве сотрудника знаменитой тогда фирмы по торговле насекомыми в Дрездене, принадлежавшей крупному энтомологу, знатоку бабочек Отто Штаудингеру. Этот учёный-предприниматель владел огромной коллекцией, которая служила ему и способом заработка, и материалом для научных исследований.

В те времена, как и сейчас, коллекционирование насекомых, в первую очередь бабочек и жуков, было распространённым увлечением, которого не гнушались ни высшая аристократия, ни крупная буржуазия. Это было респектабельное хобби, а к услугам состоятельных коллекционеров существовало множество фирм и фирмочек по торговле редкими экземплярами. Спустя много лет Владимир Набоков, великий писатель и великий знаток бабочек, напишет в своих мемуарах: «верховный жрец, знаменитый Штаудингер, стоял во главе крупнейшей из фирм, торговавших насекомыми… даже и поныне, через полвека после его смерти, среднеевропейской, а также и русской лепидоптерологии… далеко не удалось сбросить гипнотическое иго его авторитета». Учёное слово «лепидоптерология» означает раздел энтомологии, специально посвящённый бабочкам (Lepidoptera по-латыни).

Отто Герц пристрастился к собиранию и изучению бабочек ещё в гимназии и, работая у Штаудингера, сумел приобрести большие познания и практический опыт в этой области. Спустя десять лет он переезжает в Россию, где становится одним из хранителей огромной коллекции чешуекрылых, которую с юных лет собирал великий князь Николай Михайлович (1859–1919). Этот аристократ и кадровый военный охотно отдал бы многое, чтобы посвятить всю свою жизнь изучению бабочек, но, будучи рождён членом императорской фамилии, был очень стеснён в своих поступках. От рождения ему и его братьям была уготована военная карьера и ничего другого. Но Николай Михайлович ухитрялся ловить бабочек даже во время Русско-турецкой войны 1877 года, находясь на закавказском театре военных действий.

Послушный воле отца и условностям своего высокого положения, он двигался вверх по ступенькам военной иерархии, окончил Академию генерального штаба, но при этом всё свободное время старался посвящать своему мирному хобби. Постепенно он стал обладателем огромной, крупнейшей в России и одной из крупнейших в мире, частной коллекции чешуекрылых. Это собрание требовало надзора и ухода. Отто Герц, прошедший выучку в фирме Штаудингера, поступил на службу к великому князю в качестве хранителя его наколотых на булавки сокровищ. Но главное – он получил возможность путешествовать! Николай Михайлович не мог себе позволить бросить свой полк и умчаться на полгода куда-нибудь в Западный Туркестан, чтобы охотиться там за своими любимыми насекомыми. Но зато он мог на свои средства снаряжать специальные лепидоптерологические экспедиции и отправлять своих сотрудников в дальние страны. Собранные ими бабочки частью пополняли великокняжескую коллекцию, а частью оставались во владении собравших их энтомологов, которым Николай Михайлович позволял самостоятельно изучать и описывать привезённые материалы.

Список путешествий, которые совершил Отто Герц, находясь на службе у великого князя, впечатляет. За неполные пятнадцать лет он успел посетить:

• 1884–1886 гг.: Китай, Корею, Японию и Сиам
• 1887 г.: Персию
• 1888–1890 гг.: Якутскую область и побережье Охотского моря, а также Камчатку и Командорские острова
• 1892 г.: Бухару и долину р. Зеравшан
• 1893, 1895 и 1897 гг.: Финляндию
• 1894 г.: Копетдаг (Туркмения) и север Восточной Персии
• 1896 г.: Кавказ

География экспедиций совершенно не случайна. Почти все поездки совершены или на окраины Российской империи, в те годы редко посещавшиеся энтомологами, или в сопредельные страны, от Персии на западе до Японии на востоке. Великий князь стремился иметь в своей коллекции представителей как можно большего числа видов бабочек, к тому же, обследование этих малоизвестных стран приносило много видов и разновидностей, неизвестных науке, а потому особенно привлекательных для коллекционера. Современные энтомологи придают очень большое значение роли Николая Михайловича как одного из организаторов и «двигателей» лепидоптерологии в России, благодаря которому знание фауны чешуекрылых огромной Империи значительно продвинулось.

Многочисленные путешествия, совершённые Отто Герцем в конце XIX в., сделали его опытным полевым исследователем, лично знакомым с очень разными странами и регионами. Обратите внимание на его путешествие по северу Сибири, продолжавшееся с 1888 по 1890 гг. Герц стал едва ли не первым лепидоптерологом, занявшимся «на месте» описанием фауны бабочек севера Восточной Сибири и северо-востока Азии. Эта фауна была бедна видами, но зато почти неизвестна ученым, так что Герц испытал все чувства, какие испытывает первопроходец, заполняющий ещё одно «белое пятно» на карте. О том, что это были за путешествия и в каких обстоятельствах приходилось вести научную работу, лучшего всего расскажет он сам. Вот несколько выдержек из опубликованных Герцем отчётов:

«По возвращении из удачного вояжа по Северной Персии в 1887 г., благодаря великой милости Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Михайловича, мне было даровано любезное разрешение и средства на эту поездку, и 25 февраля в бодром настроении я отправился в трёхлетнее путешествие в столь интересную местность [Ленскую область Якутии].

Так как не смог убедить ленивых политических ссыльных ловить [насекомых] за плату, то я научил этому ремеслу одного казака, который летом очень усердно коллектировал под Вилюйском. Предложение капитан-исправника сопровождать его в инспекторской поездке по якутским селениям я принял с радостью. Это дало мне возможность обследовать долину Вилюя на протяжении 1300 верст. Но энтомофауна везде оставалась одинаковой <…> Ранним утром 7 сентября мы, наконец, снова увидели крыши Вилюйска. Там я пробыл до начала декабря, а потом вернулся в Якутск и стал готовиться к намеченному на следующий год путешествию на Камчатку.

Я вернулся в Якутск в декабре 1889 г. и, по приказу Его Императорского Высочества великого князя Николая Михайловича, должен был отправиться в экспедицию на столь малоизведанную до сих пор в плане энтомологии Камчатку. Подготовка к этому чрезвычайно трудному путешествию, поскольку совершить его можно было только зимой, когда устанавливался санный путь, заняла более месяца. Расстояние от Якутска до Петропавловска составляет более 5000 вёрст, и мне, с учётом нескольких дней пребывания в Охотске и Гижигинске, потребовалось на него около 3 месяцев, а именно период с 22 января по 15 апреля».

Как пишет хабаровский исследователь Е.В. Новомодный, опубликовавший в русском переводе эти отрывки, «самым тяжёлым был путь от Ямска до Гижигинска, проходивший берегом Охотского моря: [Герцу] с проводниками пришлось пережить в дороге страшную пургу, длившуюся непрерывно девятнадцать суток! Довелось спать, зарывшись в снег, есть падаль; многие километры лезть по скалам над морем, так как шторм оторвал припайный лёд. Вряд ли кто-то ещё ради одной энтомологии преодолевал такие лишения!». После таких испытаний Отто Герц мог смело считать себя опытным и закалённым полярным путешественником.

Помимо лично проведённых полевых исследований, Герц внёс и другой вклад в познание чешуекрылых Арктики и Субарктики. Он обработал сборы бабочек, сделанные И.Н. Акинфиевым, участником геологической экспедиции на Чукотку. Это были едва ли не первые в науке сведения о чукотских Lepidoptera, до этого никому в Европе не известных. В 1904 г. была опубликована его небольшая заметка о бабочках, обитающих на острове Колгуев в Баренцевом море и в дельте Северной Двины. Отто Герца можно вполне считать пионером в изучении чешуекрылых российской Арктики.

Энтомологическое увлечение великого князя не стало делом всей его жизни. Как свидетельствуют мемуаристы, примерно к 1900 году он охладел к пристрастию своей юности и спустя некоторое время полностью переключился на учёные занятия по российской истории (не бросая при этом военной службы и не прекращая путешествовать и охотиться). Свою бесценную коллекцию Николай Михайлович преподнёс в дар Зоологическому музею Императорской академии наук, а в качестве её хранителя предложил кандидатуру Отто Герца. Для этого ему пришлось выхлопотать у министра финансов новую штатную единицу, специально предназначенную для Герца.

Великий князь хотел бы, чтобы его многолетний сотрудник получил должность старшего зоолога (высшую, после директорского поста, в тогдашней музейной иерархии), но это оказалось невозможным. У Герца не было ни высшего образования, ни достаточного числа печатных трудов, которые требовались от претендентов на эту должность. С другой стороны, обижать Николая Михайловича, преподнёсшего Музею такое сокровище (коллекция включала «13.904 вида… всего в числе 110.210 экземпляров» бабочек. Специалисты отмечали её «удивительно богатый, один из первых в мире, подбор видов палеарктической фауны» и то, что «она отличается обилием экземпляров каждого вида, подобранных из разнообразнейших типов индивидуальных отклонений, и прекрасной сохранностью экземпляров»), – тоже было нельзя. В итоге был найден компромисс, и 1 марта 1900 года Отто Герц стал сотрудником Зоомузея в качестве «исполняющего должность старшего зоолога». Его личное дело, заведённое при поступлении на государственную службу, содержит такой документ, относящийся к этому же времени:

Германскому подданному Альфреду-Отто Герцу
По всеподаннейшему докладу моему Вашего прошения, Государь Император, в 23 день сего марта [1900 года], Всемилостивейше повелеть соизволил принять Вас, с малолетними детьми Вашими Николаем-Альфредом-Вальтером и Маргаритою-Меланиею-Мариею, ныне же в русское подданство.
О таковом Высочайшем повелении, объявленном мною одновременно с сим за № 14310, Министру Внутренних Дел к исполнению, поставляю Вас в известность.
Главноуправляющий,
Шталмейстер <подпись неразборчива>

Итак, Россия стала для него второй родиной. За год до этого, в июне 1899 года, Герц получил первую российскую награду – орден святого Станислава третьей степени. Жизнь вошла в свою колею, он остепенился, обзавёлся семьей и, возможно, уже оставил планы новых дальних путешествий. Всё перевернуло письмо якутского губернатора о находке берёзовского мамонта.

Штат Зоологического музея, экспонатом которого должен был стать берёзовский мамонт, был очень невелик. По состоянию на 1 января 1901 года в нём, кроме директора, состояло всего восемь научных сотрудников – четыре старших зоолога и четыре младших зоолога. Большинство из них не могли оставить надолго свои рабочие места, семьи, да и не все имели необходимый опыт экспедиционных исследований. К тому же, один из старших зоологов А.А. Бялыницкий-Бируля уже работал в составе Русской Полярной экспедиции, руководимой бароном Э. Толлем. В музее работало ещё несколько препараторов, но они представляли собой вспомогательный персонал, занимались монтировкой коллекцией, набивкой чучел, заливкой спирта в банки с препаратами и тому подобными техническими делами. Герц из всех сотрудников Музея был едва ли не самым опытным путешественником, к тому же лично проведшим на крайнем северо-востоке Азии три года. Он хорошо знал страну, куда предстояло отправиться, живущих там людей, особенности перемещения и условия жизни в этой местности.

Судить о психологии и складе характера человека, не оставившего после себя дневников и воспоминаний, очень сложно. Но я рискну предположить, что по натуре своей Отто Герц был прирождённым странником, которому, подобно великому путешественнику Пржевальскому, не сиделось на месте, было скучно в большом городе, хотелось снова увидеть дикие места, вдохнуть воздух дальних стран. Пожалуй, только истинный энтузиаст учёных странствий мог, как это сделал Герц, почти на год оставить свою семью и отправиться в сложное и опасное путешествие. Его согласие возглавить мамонтовую экспедицию я могу объяснить, в первую очередь, этой «сумасшедшинкой». Хотя, возможно, была и ещё одна причина.

Вспомним, что Герц получил место старшего зоолога (пусть даже с приставкой «и.о.») фактически по протекции, не имея в своём багаже формально необходимых для этого научных достижений. Он сразу перешагнул через все ступени и занял должность старшего зоолога, которую «обычные» учёные, с университетским образованием и солидным списком печатных трудов, могли ждать и добиваться годами. Как Герц должен был себя чувствовать в этом маленьком кружке музейных сотрудников, прекрасно знавших друг друга? Я не думаю, что его встретили враждебно или с недоверием, но вряд ли он на первых порах ощущал себя вполне на равных с коллегами, среди которых были весьма авторитетные зоологи. Даже симпатизировавшие Герцу люди недоумевали по поводу его столь быстрого «возвышения».

Сергей Алфераки, энтомолог и ещё один сотрудник великого князя, в своей автобиографии, опубликованной в 1909 году, без обиняков пишет: «Я очень любил Герца; отношения наши всегда были наилучшими, но видеть человека без всякой научной подготовки, без малейшего энтомологического взгляда в должности старшего зоолога высшего научного института России – разве это не поразительная неожиданность?!».

Если так писал друг, то что должны были думать и говорить об Отто Герце недруги и завистники?

Возможно, что отправиться в далёкий путь за мамонтов его заставило, в том числе, и желание «вырасти» в глазах коллег, доказать своё право на занимаемую должность, а может быть – кто знает – и стремление на время оторваться от музейной среды, от тесного и маленького коллектива, где каждое движение, каждый поступок были на виду. У меня нет ни малейших сомнений в высокой порядочности и деликатности сотрудников Зоомузея – цвета тогдашней интеллегенции – но люди есть люди, и новичок в любом коллективе, особенно пришедший в него в таких деликатных обстоятельствах, не может рассчитывать на быстрое вхождение в «круг своих». Неизбежен период «притирки», «прилаживания» друг к другу, сопровождающийся разными шероховатостями. Не от них ли Герц хотел убежать на Колыму? Но, повторюсь, эти лишь мои догадки, хотя ни один известный факт или документ им не противоречит.

Так или иначе, назначение Отто Герца начальником экспедиции состоялось. В помощь ему были приданы студент-геолог Юрьевского (ныне Тартуского) университета Д.П. Севастьянов и Евгений Васильевич (Ойген Вильгельм) Пфиценмайр (1869–1941), старший препаратор Зоомузея. Этот последний был тоже выходцем из Германии, осевшим в России и принявшим русское подданство. Всю остальную рабочую силу – проводников, погонщиков лошадей, землекопов – небольшому отряду предстояло найти и нанять на месте. Дело, между тем, было поистине государственной важности. Русская наука могла серьёзно укрепить свой международный авторитет, если уникальную находку удастся в целости доставить в Петербург и изучить силами отечественных учёных. Понимали это и при императорском дворе. По крайней мере, если верить словам Пфиценмайра, в старости поделившегося своими воспоминаниями с Эндрюсом:

«Дело о мамонте дошло до царя; он приказал организовать экспедицию для доставки туши. Доктор Герц руководил этой экспедицией и предложил мне принять в ней участие. Мы долго добирались на санях до деревни Берёзовки, близ которой был найден мамонт. Нам говорили, что запах, который издает эта туша, невыносим. Теперь мы в этом убедились! Сперва нам казалось, что вонь эту невозможно вынести. Но царь приказал, чтобы мамонт был в музее! И мы волей-неволей вынуждены были продолжать работу. Кто из нас решился бы возвратиться к царю с сообщением, что мамонта не удалось доставить, потому что туша чересчур скверно пахла! Не знаю, что случилось бы с нами, если бы мы поступили таким образом».

Забегая вперёд, скажу, что с участниками экспедиции ничего не «случилось». Поставленная задача была выполнена вполне успешно. Но пока что герои моего рассказа сидят, удобно устроившись в купе скорого поезда, везущего их в Иркутск. Им ещё предстоит проделать долгий и тяжёлый путь в Заполярье к ледяной могиле «берёзовского» мамонта.

Расположившись в комфортабельном купе «Сибирского экспресса» (Международного общества спальных вагонов и Европейских Скорых Поездов), Отто Фёдорович Герц снова и снова вчитывался в строки рапорта Николая Горна, осмотревшего в декабре 1900 г. останки берёзовского мамонта. Горн сообщал, что на поверхности почвы виднелась голова мамонта, нижнею своею частью уткнувшаяся в землю; к сожалению, верхние части нижних личных костей головы обрублены промышленниками, добывавшими клык мамонта. Голова оторвана прямо по черепной коробке и не имеет при себе ни одного шейного позвонка, покрыта вполне сохранившейся кожей каштанового цвета; глаза залеплены примёрзшею глиной… Непосредственно перед головою находится какая-то часть тела мамонта, с завернувшимся краем кожи, которая имеет как бы форму блюда, на котором лежит голова… Ребра видны через отверстие, образовавшееся на теле мамонта чрез гниение; гниение захватило и часть живота, поэтому доступ к желудку совершенно беспрепятствен. Из желудка мною была вынута часть содержимого, которое оказалось не вполне переваренною желудком травою, служившею мамонту пищею. Отделённый от желудка небольшой кусочек жира, будучи подожжён, довольно долго горел белым огнём и издавал запах обыкновенного животного жира. Остальные части тела, помимо описанных, уходят под почву, а потому определить, какие именно это части тела, не произведя полной раскопки мамонта, нельзя было.

Итак, труп исполинского зверя уже был заметно повреждён. Нужно было спешить, чтобы наступающее лето, с его оттепелью, паводком и дождями, не уничтожило и всё остальное. Но двигаться быстро можно было только по железной дороге. От Иркутска до Берёзовки предстоял ещё очень долгий путь, каждый этап которого придётся проходить всё медленнее…

В начале мая экспедиционная партия прибыла в Иркутск. Им предстояло тщательно подготовиться к будущему маршруту и заранее продумать состав припасов и снаряжения, особенно те предметы и материалы, которых ни за какие деньги нельзя достать ни в Среднеколымске, ни даже в Якутске. В Иркутске Герц и его команда всё своё время тратила на походы по лавкам и магазинам.

...Удивительное всё-таки место – архивы. Время в них как будто бы течёт в обратную сторону: из будущего в прошлое. Я сижу в светлом, просторном читальном зале петербургского филиала Архива Российской академии наук. Рядом со мной – ноутбук, смартфон и прочий технологический антураж XXI века. За окном шумит оживлённая магистраль. А передо мной на столе лежит старая папка, очередное архивное «дело». Раскроешь её – и без всякой машины времени мгновенно переносишься на 120 лет назад в прошлое. В папке лежат отчёты и донесения Герца, письма директора Зоологического музея и колымских исправников, счета, квитанции, бланки телеграмм, железнодорожные билеты. Герц, которому по возвращении предстояло отчитаться за каждый потраченный рубль, бережно сохранил всё.

Вот квитанция из «Оптово-розничного магазина С.И. Тельных в Иркутске. Большая улица, собственный дом». Дата – 15 мая 1901 г. Давно канувший в лету приказчик выписывает «Счёт господину Оттону Герц для експедиции», методично перечисляя все его покупки: железная кровать, медный чайник, эмалированные тарелки, сковорода, мизка (то есть миска? – М.В.), топор, вата, сахар, клюквенный экстракт, молотый перец и перец горошком, стеариновые свечи, мышеловка… Последняя, скорее всего, для поимки мелких зверьков (из отчета Зоомузея за 1902 г. известно, что Герц привёз из Якутии не только мамонта, но и три десятка заспиртованных тушек грызунов). В другом иркутском магазине Герц приобрел винтовки системы Маузера, патроны к ним, порох, синие очки, вазелин, кожаные чехлы для оружия и разные необходимые в пути мелочи. Опять подробная квитанция с большой синей печатью. (Так и представляю себе историка XXII столетия, который наткнётся на отчётные документы моих экспедиций на Таймыр или на Южные Курилы – чеки за бензин, авиабилеты, договор на аренду автомашины. Меняются статьи расходов, но «бухгалтерия», неизбежная в любой экспедиции, проводимой на бюджетные средства, неизменна).

Но это счета крупных коммерческих заведений, на фирменных бланках, с красивыми логотипами… Из Среднеколымска Отто Герц вывез куда более бесхитростные документы, нацарапанные на четвертушках серой бумаги, почерком людей, чаще держащих в руках винтовку, чем перо:

Господину Герцу. За проданные для из спидитция корову и лошадь всего семьдесять руб. (70 р.). Получил инородец 3^го Метиского наслега Колымского округа Сараватский. За его по безграмотству по личной прозбе расписался
казак И. Котельников
[заимка] Мысовая, 5.IX.1901

Или вот такая расписка, чуть-чуть более грамотная (но видно сколько трудностей доставляло тогдашним сибирякам иноземное слово «экспедиция»):

Г. начальнику Отто Федоровичу Герцу, от мещанки, Александры Ивановны Зендинизовой, в том что я получила засодержания Членов Эспидитция, также, Казака, на сумму сто пятьдесят руб (150 р.), в чём прилагаю именную печать.
(От руки приписка Герца: 24/XI. 1901. Ср. Колымск)

Не посетуйте на меня, что в рассказе о мамонте я уделил так много внимания этим вроде бы малозначительным документам. Эти аутентичные «осколки» прошлого не только позволяют до мелочей восстановить весь ход экспедиции, но и помогают погрузиться в её быт, почувствовать себя одним из спутников Отто Герца, а также прикоснуться и к жизни обитателей Сибири того времени. Великие достижения и научные подвиги имели и своё повседневное, «человеческое измерение».

Чем дальше они удалялись от цивилизации, тем труднее становился путь и тем томительнее тянулось время. С каждым новым этапом пути скорость передвижения экспедиции снижалась.

Из Иркутска на телегах и лодках добрались до Усть-Кута, где сели на пароход «Почтарь», доставивший их 1 июня в Якутск. В Якутске экспедиции пришлось пробыть довольно долго, чтобы подготовиться к дальнему переходу до Среднеколымска. Им предстояло пройти на лошадях более 3000 километров, по болотистому бездорожью, пересечённому малыми и большими реками, а также горными хребтами, хотя и невысокими. В этих местах практически нет оседлого населения, разве что изредка встретится семья кочующих аборигенов. Не только провиант, но и все необходимые мелочи надо было взять с собой, предусмотрев при этом любые неожиданности, которые могут случиться на пути.

Закупка и упаковка снаряжения, переговоры с местными обитателями, доставлявшими припасы и оказывавшими разные услуги, тянулись очень медленно, что злило деловитого Герца. В письме директору Зоомузея, отправленном из Якутска 14 июня 1901 года, он жалуется:«При апатичном характере местного населения очень трудно добиться исполнения работы или заказа даже при помощи просьб и хорошего вознаграждения; если не присутствовать самому при исполняемой работе и не настаивать на скором её выполнении, то приходится довольствоваться одними пустыми обещаниями».

Раздражение Герца можно понять. Он взвалил на себя огромную ответственность за исполнение столь сложного поручения; на кону стоял не только престиж Академии наук, но и, возможно, его собственная будущность. Пока драгоценное время растрачивалось на понукание якутских обывателей, труп допотопного зверя продолжал оттаивать и разлагаться.

В качестве проводников были наняты два жителя Среднеколымска – казак и местный учитель якут, уже имевший опыт участия в научных экспедициях (в своё время он сопровождал И.Д. Черского). Караван из двадцати лошадей медленно продвигался по пересечённой местности, делая частые привалы для отдыха животных. Это было очень скучно и утомительно. «Мы совершенно апатично сидели на наших лошадях, – сообщает Герц, – и бессознательно проделывали всякие кавалерийские штуки при переходе лошади из одной ямы болота в другую».Правда, Герцу такой способ передвижения был отчасти на руку. Он так и не перестал быть охотником за бабочками и использовал привалы для сбора своих любимых насекомых. При его энергии и энтузиазме неудивительно, что экспедиция привезла из Сибири довольно приличную энтомологическую коллекцию: 1317 экземпляра (из них 673 бабочек, 493 жука, 65 двукрылых, 40 сетчатокрылых и т.д.). В сборах экспедиции были также 38 улиток и даже два дождевых червя, найденных в Верхоянске.

Последняя крупная стоянка в Среднеколымске. Здесь Герц встретился с Николаем Леопольдовичем Горном, который должен был сопровождать экспедицию к месту находки мамонта (150 вёрст по реке и оттуда ещё 150 верст верхом через тайгу). Другой герой этой истории, казак Явловский, тоже был при деле. Его задачей было ожидать учёных у туши мамонта и оберегать её от ненасытных падальщиков. Третьего сентября он приехал к Герцу в заимку Мысовую и сообщил не очень утешительные новости: прошли сильные дожди, бурными потоками воды «с задней части трупа оборваны кости, вся его спина лежит неприкрытою, а голова совершенно съедена медведями и волками… от хобота не было найдено и следа». Всё, что смог сделать Явловский, это завалить мамонта землей и камнями, чтобы хоть как-то спасти его от съедения.

Только в начале сентября 1901 года, спустя четыре месяца после отправления из Петербурга, Отто Герц наконец смог своими глазами увидеть то место, о котором уже так много знал заочно, и оценить масштаб предстоящих работ. С ним были несколько рабочих, нанятых в Среднеколымске, а также небольшой табун лошадей, купленный в заимке Быстрой по пути на Берёзовку. Сначала эти лошади везли экспедиционный груз, а потом должны были стать пищей для Герца и его команды. Пуды мамонтового мяса они все-таки не решились использовать для еды, хотя в нетронутых гниением частях тела мамонта оно не пахло и на вид «было столь же свежо, как и свежее сильно промёрзшее бычачье или конское мясо». Они долго «советовались, не отведать ли нам этого мяса, так как оно имело очень аппетитный вид, однако никто не мог решиться взять его в рот, и ему предпочитали конину. Брошенное собакам мясо мамонта съедалось весьма охотно» (дневник Отто Герца, запись от 05.10.1901).

Экспедиция разместилась в небольшой избушке, построенной примерно в полутора километров от места, где лежал мамонт. Но даже там чувствовался смрад от гниющей туши, о котором в старости с ужасом вспоминал Пфиценмайр. Ещё одну избушку соорудили прямо над трупом. В ней день и ночь топились печи, помогавшие растопить мёрзлый грунт, который не поддавался ни кирке, ни лопате. Никаких технических средств, чтобы извлечь мамонта целиком, у Герца не было, да и будь это возможным, доставить огромную тушу даже в Якутск было немыслимо. Единственный выход был – расчленить труп на фрагменты, каждую часть положить в особый мешок, тщательно упаковать и потом снова заморозить, чтобы доставить в Иркутск зимней санной дорогой. «Укупорка мамонта» (так назвал это Иннокентий Явловский) проводилась в экспедиционной избе. «Самая заботливая мать не сумеет нести своего ребенка более бережно, чем я переносил эти остатки допотопной фауны до нашей зимней избы» (дневник Отто Герца, запись от 25.09.1901).

Отдельно упаковывались содержимое желудка, а также остатки травы, которые Герц обнаружил в ротовой полости мамонта. Постепенно ему становилась ясной картина этой доисторической трагедии. Ничего не подозревавший зверь, жуя на ходу большой клок травы, неожиданно провалился в какую-то яму или расщелину. При падении он получил сильные повреждения (в частности перелом таза и нескольких костей конечностей) и некоторое время пытался выкарабкаться из своей ловушки. Смерть, по-видимому, настигла его быстро, поскольку трава во рту осталась недожёванной. Мамонт околел и так и остался лежать в странном «полусидячем» положении. Именно так его сохранили для нас искусные таксидермисты Зоологического музея, именно в этом виде берёзовский мамонт сейчас встречает посетителей музея, таким он помещён и на эмблеме Зоологического института Российской академии наук.

Медленно, по частям, гигантская туша извлекалась из-под земли, фотографировалась и описывалась. Когда на поверхности показался почти неповреждённый волосатый хвост, со всеми хвостовыми позвонками, радость была так велика, что «охотники за мамонтом» бросили свою работу и прокричали «ура, ура, ура!!».

11 октября 1901 года работа по извлечению трупа мамонта была закончена, и можно было отправляться в обратный путь, который оказался не менее тяжёлым. Я не буду описывать здесь многочисленные подробности этой дороги, которые приводит в своём отчёте и письмах Отто Герц. Любой читатель может легко представить себе, с какими трудностями встречался путешествующий по заполярной Сибири в условиях начала прошлого века, с полным отсутствием механических транспортных средств и связи. Дело, к тому же, происходило в районе Верхоянска, который в то время считался северным полюсом холода. Только 6 февраля 1902 г. экспедиция Герца благополучно прибыла в Иркутск, а 18 февраля её участники вернулись в Санкт-Петербург. Расчленённый труп мамонта прибыл туда же в специальном вагоне-рефрижераторе, выделенном Министерством путей сообщения. Для Отто Герца наступило время пожинать лавры своей победы. 27 февраля его отчёт об экспедиции был заслушан в заседании Физико-математического отделения Академии наук. Можно не сомневаться, что он получил самое полное одобрение академиков.

Отчёт по Зоологическому музею Императорской академии наук за 1902 год открывается подробным и восторженным описанием уникального экспоната, которым пополнилась его коллекция. Палеонтология разом получила ответы на множество вопросов, доселе покрытых полным мраком. Теперь учёные доподлинно знали, не только какой внешний вид имел мамонт, но и как были устроены его внутренние органы и кожный покров, чем он питался и сколько пищи мог вместить его желудок. Были получены конкретные сведения о растительности позднеплейстоценовой «тундростепи». В 1903 году вышел в свет первый том научных трудов, специально посвящённых описанию мамонта и среды его обитания. До 1914 года Академия издала ещё два тома из этой серии.

Берёзовский мамонт моментально сделался магнитом для посетителей Зоомузея. 11 марта 1902 года его останки осматривала императорская чета. Николая Второго и царицу сопровождали президент Академии наук великий князь Константин Константинович и ещё один великий князь – Сергей Александрович с супругой. Все в Зоомузее понимали, какую огромную роль сыграл Отто Герц в успешном завершении этой многотрудной, долгой и опасной экспедиции. В отчёте так и сказано: благодаря Герцу и его помощникам музей получил «единственный в своем роде и драгоценнейший объект, которым Импер. Академия Наук может гордиться и который, несомненно, послужит одной из достопримечательностей Санкт-Петербурга».

Для служебной карьеры Герца триумф берёзовской экспедиции оказался очень благоприятен. 1 января 1903 года он был награждён орденом Св. Станислава 2-й степени «за вполне успешную экспедицию по раскопкам и доставке в Санкт-Петербург трупа мамонта».

В апреле 1904 года Герц, наконец, избавился от приставки «и.о.» к своей должности. Физико-математическое отделение Академии наук единогласно избрало его старшим зоологом Зоомузея. Мотивируя это решение, директор Зоомузея Владимир Владимирович Заленский (1847–1918) отмечал, что Герц «оказал громадную услугу науке доставлением трупа мамонта… эта поездка была сопряжена с громадными затруднениями и исполнена удачно только благодаря опытности и энергии г. Герца... Он не мог быть избран старшим зоологом потому, что его научный ценз не удовлетворял требованиям, предъявляемым к лицам, желающим получить это место. Теперь своими многочисленными исследованиями он компенсировал отсутствие диплома об окончании курса в высшем учебном заведении».

К сожалению, последняя глава моего рассказа будет довольно печальной. Продолжим листать личное дело Отто Герца.

В апреле 1905 года он подаёт на имя царя прошение, чтобы ему в «трудовой стаж» (как бы мы выразились сейчас) было зачтено то время, которое он провёл на службе у великого князя Николая Михайловича. Это было необходимо для получения приличной пенсии. К прошению прилагалась характеристика Герца, подписанная Заленским, разумеется, положительная.

Среди прочего, в ней сказано следующее: «Трудное путешествие О.Ф. Герца не могло не повлиять пагубно на его здоровье и, быть может, серьёзная болезнь, которою он теперь страдает, получила развитие именно вследствие тех лишений, которые ему приходилось претерпеть ради того, чтобы добросовестно выполнить возложенное на него поручение Академии Наук».

Отто Герцу оставалось жить считанные месяцы. Поездка за мамонтом обернулась для него смертельной болезнью (в известных мне документах не сказано, какой именно). Вечером 12 июля 1905 года он скончался, а спустя месяц его вдова, Вильгельмина-Ольга-Юлиана Герц, получила ответ на прошение, адресованный мёртвому уже человеку:

Канцелярия Его Императорского Величества по принятию прошений. 11 августа 1905 г.
Старшему Зоологу Зоологического Музея ИМПЕРАТОРСКОЙ Академии наук, коллежскому советнику Отто Герцу
По рассмотрении всеподданнейшего прошения Вашего, изложенное в нём ходатайство о зачёте Вам на выслугу пенсии по учебному положению больше 16 лет службы Вашей должности консерватора и хранителя лепидоптерологической коллекции ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЫСОЧЕСТВА ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ НИКОЛАЯ МИХАЙЛОВИЧА оставлено без удовлетворения.

Так гласил закон. Служба у великого князя не была приравнена к государственной службе, и Герц не имел права на полноценную пенсию. Правда, семье его (в которой было уже трое детей) могла быть назначена пенсия по утрате кормильца. Но что это была за пенсия?

Бесстрастные бумаги личного дела Герца рисуют долгую борьбу его вдовы и её заступников за материальное благополучие семьи покойного. Так как Герц проработал в Зоомузее всего несколько лет, всё, на что могла рассчитывать его семья – это 600 рублей в год (50 рублей в месяц). При дороговизне столичной жизни вдова с тремя детьми обрекалась на полную нищету. По причине какой-то болезни она не могла зарабатывать себе на жизнь. За неё вступился сам Президент Академии наук, великий князь Константин Константинович. Он обратился в министерство финансов, прося назначить вдове «за свыше 21-летнюю службу Герца, в том числе более 16 лет без пенсионных прав, пенсии вне правил из сумм казны по 1800 р. в год». Это, конечно, не сопоставимо с заработком Герца на должности старшего зоолога (2800 рублей в год), но всё же больше, чем нищенские шесть сотен рублей. Министерство финансов отвечает отказом: Отто Герц слишком мало пробыл на государственной службе. 600 рублей – это максимум, на который может рассчитывать его семья. Dura lex sed lex.

В ноябре 1905 г. Президент Академии опять пытается решить этот вопрос. Он направляет повторное прошение, в котором пишет, что Герц не успел выслужить пенсию, достаточную для обеспечения существования его семьи, причиной чему были «неудобства и лишения, которым покойный самоотверженно подвергся ради успеха возложенного на него научного поручения». Просит увеличить размер пенсии семье Герца хотя бы вдвое, до 1200 руб. в год. Опять отказ. Закон един для всех, и ни для кого нельзя сделать исключения. 8.01.1906 г. Николай II утвердил пенсию в размере 600 руб. в год.

В отчаянии, вдова обращается к царю, умоляя позволить ей «припасть к стопам Вашего Императорского Величества с всеподданнейшею просьбою о принятии старшей дочери моей Маргариты в один из Институтов в Санкт-Петербурге на стипендию Имени Вашего Императорского Величества». И только в 1907 г. Президенту Академии наук сообщается, что дочь Герца «жребием баллотировки, произведённой 11 минувшего апреля, назначена к приёму в СПБ Александровский институт на бесплатное содержание, о чём сообщено и матери означенной девицы». Своих двух сыновей Вильгельмина-Ольга-Юлиана Герц пыталась пристроить в какое-нибудь из казенных заведений для воспитания сирот, но удалось ли ей это – остаётся неизвестным.

Почему на помощь семье не пришёл великий князь Николай Михайлович, который всегда старался поддерживать своих сотрудников? Возможно, он помогал вдове и сиротам Герца материально, но, конечно, неофициальным образом, так что в документах личного дела эта помощь никак не могла отразиться. Впрочем, и член императорской фамилии не был всемогущ. Мы видели, что ходатайства другого великого князя, Константина Константиновича, перед министерством финансов успеха не имели, и Вильгельмина-Ольга-Юлиана Герц так и не получила повышенную пенсию.

Точно известно, что бедная женщина пережила революцию 1917 года. Последний по времени документ, хранящийся в личном деле Отто Герца, датирован январём 1925 года. Это справка, выданная его вдове в том, что до революции она получала пенсию 600 руб. в год. Справка дана «для представления по принадлежности на предмет исходатайствования пенсии». Можно только гадать, как сложилась судьба детей Герца в бурные послереволюционные годы. Его спутник по колымской экспедиции, Евгений Пфиценмайр, уроженец Германии, в 1916 году был арестован по подозрению в шпионаже. Хотя он был освобождён, в 1917 году ему пришлось вернуться на историческую родину. В 1926 году он опубликовал воспоминания о своей поездке за берёзовским мамонтом. Возможно, такая же участь ожидала бы и Альфреда-Отто Герца, проживи он на десять лет дольше.

Мне бы хотелось, чтобы читатель этого очерка, доведись ему попасть в Зоологический музей в Санкт-Петербурге, на стрелке Васильевского острова у Дворцового моста, задержался бы перед чучелом берёзовского мамонта чуть дольше, чем делают это большинство посетителей. Этого заслуживает не только уникальный экспонат, но и память о человеке, скромном труженике и энтузиасте науки, благодаря которому берёзовский мамонт заново родился на свет.